Валерий Елманов - Последний Рюрикович
Утром Ивашку разбудило ворчание Митрича:
– Ишь, заспался, как нарочно. Вставай, вставай, а то и во дворец не уедешь. Вон, одежа готова уже.
Ивашка мигом ополоснулся из медного рукомойника, в спешке разбрызгивая воду во все стороны, натянул наспех алую ферязь[105] на белоснежное исподнее, но Митрич осадил его:
– Сымай назад. Вначале эвон что, – и протянул Ивашке красивый становой кафтан[106]. – А енто так останется лежать. Запарисся в ей, – и он кивнул на ферязь.
Затем придирчиво осмотрел уже одетого Ивашку с ног до головы и похвалил:
– Вылитый царевич.
От этих слов в Ивашке сразу проснулись дремавшие опасения. Всплыл в памяти взволнованный шепот Дмитрия: «Беги! Убьют!»
Он помрачнел, но как мог беззаботно сказал Митричу:
– Я покамест во дворе погуляю.
– Боярин заругает, – засомневался было бородач, но потом махнул рукой: – Ан ладно. Иди уж, покрасуйся. Токмо в лужи не лазь – сапоги запачкаешь.
Ивашка мигом слетел с крыльца, нырнул в конюшню, выхватил из угла присыпанный сеном узелок и рванулся к подворотне. Но на крыльце уже стоял Митрич, встревоженно закричавший мальчику:
– Погодь, погодь! – И, сойдя вниз, крепко ухватил его за плечо. – Это куда ж ты собрался? Эва, ажно харч прихватил на дорогу, – подметил он каравай хлеба, выглядывавший из узла.
Ивашка исподлобья глянул на бородача, а тот продолжал, укоризненно глядя на мальчика:
– Нешто так делают? Нехорошее энто дело. Ишь чего удумал. Решил, стало быть, прихватить одежку понаряднее да сбечь. Не ждал я от тебя, брат, такого. Уж чего-чего, а… – и он замолк, услышав горькое всхлипывание Ивашки:
– Вить убьют меня тута, дядя Митрич, коль не сбегу я. Вот вам крест, – и мальчик быстро перекрестился на золоченые кресты видневшейся вдали церкви Преображения Спасова.
– Погодь, погодь, – Митрич опешил от таких неожиданных речей, присел на корточки, не выпуская Ивашкиного плеча, и, озадаченно уставившись на мальчика переспросил:
– Убьют тебя – ты рек?
Ивашка в ответ быстро закивал головой.
– И кто ж?
– Боярин наш, лекарь царский.
– Ишь ты, – Митрич весело покрутил головой, недоумевая, как такая выдумка могла прийти в голову мальцу.
– Ас чего ж ты помыслил так-то?
– И не помыслил я. Сказывали мне, что так будет.
– Да кто ж сказывал-то? Какой шиш[107] приблудный эдакие страхи на тебя нагнал?
– А вы нешто не знали? – в свою очередь строго спросил Ивашка бородача. – Нешто не вместях с боярином?
– Упаси бог, – перекрестил он мальчика. – Ишь чего удумал, на невинного человека такой поклеп строишь. Да рази у меня на дитя рука подымется?! Рази смогу я, коль и захотел бы?! Да мне хучь бы царь приказал – нешто я смог бы?! Эва-а… а насчет боярина – тоже лжа великая. Почто ты так умыслил на него? Кто оболгал, скажи, не боись?
– А вы никому? – После минутного колебания Ивашка решился посвятить во все Митрича.
К тому ж ему ничего иного и не оставалось, ведь с минуты на минуту должен был вернуться Симон, и тогда уже спасения не жди.
– Да вот тебе крест, – истово наложил на себя двумя узловатыми натруженными пальцами крестное знамение Митрич.
Ивашка вздохнул и начал свой рассказ. Митрич внимательно слушал, порой открывал рот, чтобы сказать что-то, но сдерживался и только гневно хмурил брови. Наконец мальчик закончил. Бородач некоторое время молчал, потом озадаченно крякнул и спросил, в надежде увидеть добрую детскую улыбку и услышать звонкий голос: «Да пошутил я, дядя Митрич. Не серчай!»
– Неужто все, что ты сказывал, – правда? Ивашка повернулся к церковным крестам и еще раз трижды перекрестился на них.
– Ажно голова загудела, – пожаловался бородач Ивашке, в сомнении почесывая лоб. Делал он это со всей силой, будто надеясь, что ему оттуда удастся выскрести, если как следует постарается, конечно, единственно правильную мыслишку о том, как поступить.
– Давай-ка мы с тобой вот что… – наконец решил он. – Спешить неча. Лучше всего, ежели мы боярина дождемся, и я сам его вопрошу. Поглядим, чего он нам скажет.
Ивашка совсем по-взрослому, рассудительно ответил:
– Убьет он тогда меня, вот и весь сказ будет. Митрич ухмыльнулся в свою густую бороду.
– Ну, за енто ты не боись. Коли он хучь пальцем до тебя коснется, я его… – Он замешкался, но потом нашелся: – Вон, по стене так и размажу, аки гниду поганую. – И, заметив по-прежнему недоверчивый Ивашкин взгляд, добавил: – Ни на шаг от себя не отпущу. Не боись. К тому ж, сдается мне, что страхи твои напрасные будут. Это я не к тому, что ты мне тут сказки сказывал, а что напутал малость. Бывает такое, ага, бывает. У взрослых даже порой случается.
В это время ударил колокол. Бил он тревожно и часто, призывая весь честной народ на площадь.
– Эва, никак стряслось что? – Митрич вопросительно уставился на мальчика, будто тот мог дать ему ответ.
– Пойдем-ка в дом. Я прикрою тебя, дабы ты опять стрекача не задал, да схожу разузнаю все. Не боись, я скоро обернусь, – сказал он уже напоследок, для надежности закрывая дверь за мальчиком на увесистый замет[108].
Вернулся он и впрямь скоро и выглядел еще более озадаченным, нежели перед своим уходом. С секунду он молча смотрел на Ивашку, затем медленно вымолвил:
– А ведь и впрямь ты правду сказывал.
– Дак почто колокол звонил, почто народ сбирают? – нетерпеливо выспросил мальчик Митрича.
– Дык, ведь как получается-то? Убили, бают, царевича. Людишки годуновские повинны, глаголют на площади. – И он, нагнувшись к Ивашке, шепотом продолжил: – Глаголить разно можно. А как взаправду? – И подытожил сказанное: – Стало быть, ты мне сущую правду рек.
– А что ж теперь будет? – жалобно спросил Ивашка.
– Схорониться тебе надоть, вот чего, – произнес деловито Митрич и заторопился куда-то к себе в подклеть.
– Ты иди-кось сюды. Спущайся, – раздался через минуту его голос снизу.
Ивашка сошел во двор и увидел выходящего из-под лестницы Митрича, держащего в руках полушубок.
– На-кось, примерь, – протянул он его мальчику, затем помог натянуть и, отойдя в сторону, критически заметил: – Велик дюже, ну ништо – чем больше, тем лучше. Там холодно, чай.
– Где? – испугался мальчик.
– Где, где, – проворчал Митрич. – В погребе, где ж ишо. Узелок свой токмо не забудь.
Спустившись в погреб, бородач зачем-то ухватился рукой за железный крюк, вбитый в притолоку, и подергал его легонько. Затем проворчал одобрительно:
– На совесть вколочено. Надежная работа. – И, поплевав на руки, опять ухватился за крюк, кряхтя и тужась изо всех сил. Затем, все ж таки выдернув его из притолоки и отскочив по инерции вместе с ним к противоположной земляной стене, ухмыльнулся в бороду:
