Валерий Елманов - Последний Рюрикович
– Ну, что меня упредил. Всю задумку, стало быть, ихнюю сгубил.
– Не-а, я же царевич, – успокоил Дмитрий Ивашку и тут же заторопил друга: – А таперь давай, беги скорей.
– Я прощаться-то не буду. Чай, свидимся, тада и почеломкаемся.
Оглянувшись в очередной раз, Дмитрий увидел проснувшуюся и направляющуюся к нему мамку, явно встревоженную чем-то.
– Идут за мной. Беги, – шепнул он еще раз через забор и, встав, пошел ей навстречу.
– Ты это чего там делал-то? – хмуро встретила его вопросом боярыня Волохова.
– У забора, что ль? – невинно осведомился Дмитрий и тут же нашелся, что сказать в оправдание, – как знать, может и она в сговоре супротив Ивашки, не заподозрила б чего. – Переобуться нужда была. Ка-менюка в сапог залез.
– А у забора-то на кой сел? – стала выговаривать мамка.
– Дак там трава погуще.
– Все едино грязно, да и земля сырая, чай, не прогрелась еще опосля зимы. Заболеешь опять – ужо будет мне от царицы. Я тебе как наказывала? Чтоб на землю – ни-ни.
– А вот мы ему лекарства за то горького, – неожиданно раздался за спиной Дмитрия знакомый и с некоторых пор такой страшный голос лекаря Симона.
Он подошел очень тихо и одну руку почему-то держал за спиной.
Глаза Дмитрия испуганно расширились. Он побледнел и неожиданно для всех бросился к иезуиту, желая увидеть, что тот прячет в руке. Сердечко его учащенно забилось, и он немного успокоился, лишь когда, ухватившись за лекарский кулак обоими руками, разжал его. В кулаке оказался леденец.
– А спужался-то почто? – ласково вопросил Симон царевича.
На лице его застыла слащавая улыбка, но во взгляде мелькало что-то холодно-ядовитое, как у змеи перед решающим прыжком.
– Так бояться будешь, ребятишки засмеют. Скажут, леденца испужался, – и Симон улыбнулся еще шире, явно насмехаясь над царевичем. Дмитрий вдругорядь глянул на руку лекаря – леденец, и тоже облегченно захохотал, широко открыв рот.
– Ну будя, будя, – спустя минуту стала успокаивать его мамка. Царевич не унимался, заливаясь все громче, а затем вдруг побледнел и, захрипев, рухнул на землю.
– Припадок, – мгновенно определил Симон. – Вы в дом, готовьте постель, а я здесь с ним. Быстро, быстро! – поторопил он остолбеневшую Волохову.
– Эх, рановато малость, – прошептал он, когда мамка, тряся телесами, побежала в дом. – Я даже одежку не примерил, – и склонился над бьющимся в приступе падучей царевичем.
А Ивашка тем временем со всех ног летел домой. Заскочив в родной двор, он огляделся по сторонам – пусто. Впрочем, так и должно быть, поскольку мальчик еще перед уходом рассчитывал, что Митрича не будет до самого вечера – уедет повидать Никитку, а сам Симон поехал во дворец к царевичу, строго-настрого наказав Ивашке никуда не отлучаться со двора.
Схватив в подклети пару караваев хлеба и прихватив из погреба несколько луковиц и шмат сала, Ивашка увязал все это в узелок и уж собрался покинуть дом, как вдруг новая мысль пришла ему в голову.
Он критически осмотрел свою одежонку и пришел к выводу, что в ней далеко не пройти, поскольку у него не имелось даже обуви – иезуит держал ее в сундуке, под замком, дабы Ивашка при всем желании не смог никуда уйти – так, на всякий случай, как дополнительная страховка.
«К тому ж ежели я прямо седни сбегну, то и с Дмитрием попрощаться не успею. Его-то уж, чай, во дворе нетути. Солнышка-то не видать, да и смеркается. А я проститься обещался. Негоже выходит. А-а, ладно», – он решительно махнул рукой и подумал, что до завтра ничего случиться не может, коли ему даже не дали померить царскую одежу, а ведь сказывал же друг его верный Дмитрий, что убивать Ивашку должны именно в ней.
Да и бежать лучше засветло, чтобы успеть добраться хотя бы до Синеуса. Больше-то идти ему было некуда. До Переяславля-Рязанского далече, догонят по дороге. Лесом идти – волки сожрут. Рясск родной – так его татаровья окаянные пожгли. Только к Синеусу и оставалось. Если с утра, так за день можно спокойно добраться. А дорогу к нему Ивашка запомнил хорошо, еще когда они с Митричем в марте месяце возвращались от колдуна.
«Главное, чтоб солнце в лик мне било все время, как от деревни ехать, а дотуда добираться – оттель езжали, оно справа светило, стало быть, когда пойду – слева должно быть. Чего уж проще», – и Ивашка совсем успокоился.
Однако на следующий день вырваться из дома ему никак не удавалось, несмотря на то что лекаря целый день не было. Мешал Митрич, с утра просивший мальчика рассказать что-нибудь эдакое, а потом, пока Ивашка сказывал про святого Сергия Радонежского и как тот благословил войско Дмитрия Донского на рать великую с татаровьем поганым, наступило время обеда.
После полудня бежать смысла не было, к тому ж, услыхав о болезни царевича и неожиданном его припадке – об этом рассказал Симон, заскочив на минутку за лекарствами, – Ивашка больше думал уже не о своем побеге, а о царевиче – как-то он, оклемается, нет ли?
В четверг иезуит объявил, что Дмитрий уже ходил гулять, и наказал Митричу нынче же сходить с Ивашкой в баню, помыть его как следует, а вечером он уже примерит одежду, чтоб мальчику завтра было не зазорно показаться царевичу.
Ивашка поначалу обрадовался, услыхав, что Дмитрий жив-здоров, но потом, вспомнив грозное предостережение друга, вздрогнул от мысли, что там его в бане и прибьют. Однако, взглянув мельком на Митрича, он тут же устыдился этой мысли. Тот аж расцвел, узнав, что Ивашку поведут знакомить с царским сыном.
«Нет, Митрич ничего не знает, поди», – подумалось мальчику.
– Уж я тебя, малец, по такому случаю напарю. Чтоб до каждой косточки пар дошел, – гудел взволнованно бородач.
И действительно, обещание он свое сдержал. В Рясске-то мальцам последок доставался. В первую голову мужики мыться ходили – под самый злющий пар, потом уж бабы да ребятня. В монастыре это дело и вовсе не больно-то уважали, а тут…
Весь красный, измученный и исхлестанный березовым веником, да не одним, а двумя, Ивашка, как и подобает мужику, все вытерпел молча, но зато потом пришло удивительное чувство блаженной легкости и невесомости.
Вечером он примерил нарядную одежу, которую привез иезуит. Она пришлась Ивашке почти впору, вот только парчовый зипунок чуток жал в плечах, да несколько малы были мягкие желтые сапожки. Но Ивашка смолчал и про зипунок, и про сапожки, боясь, что их отберут и привезут другие, совсем не такие красивые, как эти, что уж на нем.
– Сейчас спать, – сказал Симон, провожая мальчика в каморку, – а поутру я съезжу во дворец и мигом обернусь назад за тобой. Митрич тебя в это время оденет. Когда вернусь, чтобы был готов, – предупредил он еще раз мальчика и подтолкнул к постели: – Спать.
