Артуро Перес-Реверте - Мост Убийц
Капитан резко обернулся, заслышав быстрые шаги в другом конце галереи. Вгляделся, никого не увидел, но рассудил, что надо задать острастку тому, кто это был — да кто бы ни был. И потому вытащил пистолет, навел его, зажмурился, чтобы в темноте не ослепила вспышка выстрела, — и спустил курок. Вслед за тем, не дожидаясь результатов, отбросил оружие и вновь припустил бегом. Пересек мост и в освещенном окне углового дома увидел лицо какого-то человека, который тотчас испуганно отпрянул, когда капитан тенью скользнул мимо. Алатристе, кстати, представлявший собой отличную мишень для людей, знакомых с огнестрельным оружием, бежал ровной и скорой солдатской рысцой, старался рачительно расходовать силы и не поскользнуться на утоптанном снегу. Небо, нависавшее над гребнями крыш, по-прежнему было черным и хмурым, без намека на луну. По счастью, белый покров на мостовой высвечивал очертания зданий, позволял определиться на местности. Пройдя второй мост, Алатристе снова остановился на миг перевести дух и тем самым опять рисковал попасться преследователям, но на этот раз все было тихо. Здесь, под защитой домов, воздух был неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра. Капитан отстегнул стальной ожерельник, швырнул его в воду, дождался, когда сердце перестанет колотиться так отчаянно. Хотя он был без плаща — да и шляпу обронил где-то на бегу, — но весь в поту от долгого бега: рубаха под кожаным колетом вымокла насквозь. При каждом выдохе изо рта шел такой густой пар, что казалось, будто капитан выпускает клубы табачного дыма.
Алатристе, по-прежнему двигаясь от Сан-Марко влево, одолел еще два моста и зашагал по берегу узкого канала со множеством привязанных и заснеженных гондол. И вот наконец, пройдя между церковью и каким-то палаццо с освещенными окнами, мимо которых постарался проскочить незаметно, он увидел перед собой черную ширь Гран-Канале, и дувший с него холодный ветер заледенил его влажную рубаху. Капитан помнил, что гондольер должен ждать у причала Сан-Мойзес, на другом берегу канала с тем же названием. Держась как можно ближе к стенам, Алатристе миновал церковь, убедился, что за ним никто не следует, прошел наконец через последний мост и на первом перекрестке свернул налево. К причалу он подходил осторожно, как травленый недоверчивый волк, и старался ступать бесшумно, ставя ногу сперва на пятку. Причал был пуст: ни гондолы, ни гондольера. Теперь он не бежал, а шел спокойным шагом, и вскоре его стала бить дрожь — и впервые за все это время он хватился плаща, сброшенного еще на площади Каноника, и выругался. Не венецианцы прикончат, так горячка доконает, думал он. Но при этом чутко ловил каждый звук, раздававшийся позади него. И вот наконец услышал шаги. Кто-то шел за ним.
Да к черту все, заключил он. Слишком я устал, чтобы опять бегать, тем более что бежать-то уж больше некуда — вот он, причал Сан-Мойзес. Все равно, обычный ли это прохожий или враг, преследующий по пятам, — участь его решена. А если их целая компания, то первый, кто сунется, заплатит за всех. Пусть потом Бог или сатана разбираются. С этими мыслями капитан прислонился спиной к стене, обнажил кинжал, а другой рукой, заведя ее за спину, достал пистолет, предварительно взведя курок — причем бесшумно, поскольку он был прижат к копчику. Алатристе старался дышать глубоко и ровно, чтобы стук крови в висках не нарушал приличествующей случаю тишины. У выхода из арки негромко заскрипел снег. Шаг. Другой. А когда на третий в полумраке обрисовалась чья-то фигура с отчетливо видной на белом фоне шпагой, Алатристе вытянул руку и приставил дуло ко лбу незнакомца. И тотчас услышал скрипучий смех Гуальтерио Малатесты:
— Дурака не валяй, капитан… Сбереги заряд. Эта штука чересчур громогласна, а шум нам сейчас нужен меньше всего.
Вознесенные к небу над переплетением голых ветвей, чернели в ночи стены и звонница обители Сан-Франческо-делла-Винья. Из отряда Роке Паредеса, отправленного в еврейский квартал, пока не появился никто. На корточках у монастырской ограды сидели только мы трое — Копонс, Гурриато и я, — тяжело дышали и прикидывали, как бы нам половчее одолеть последний отрезок нашего пути — стену с портиком, которая вела на скалистый берег лагуны, сужавшейся в точке под названием «Челестия». Оттуда, где мы находились, не видно было ничего, кроме темной линии стены и этого самого портика. Но раньше мы уже обследовали местность — и при дневном свете, и ночью. И знали, что стражники там имеются, потому что как раз в этой точке взимали пошлину с товаров, доставляемых с материка, но те четверо-пятеро служивых, которые обычно несут там караул, озабочены сильнее тем, как бы побольше содрать с владельцев баркасов и контрабандистов, нежели тем, что творится за береговой линией. Зато не знали мы и не ведали, не переменили ли события этой ночи, так сказать, диспозицию, не был ли гарнизон усилен и не сыграли ль там тревогу, и наконец, будет ли ждать нас Паолуччо Маломбра в условленном месте или же мы не обнаружим, дойдя, ничего, кроме скал, моря и тьмы. И разрешить три эти сомнения нельзя было иначе, как стронувшись наконец с места.
— Ладно, — сказал Копонс. — Рассиживаться нечего.
Мы — у каждого в руке блестел обнаженный клинок — отделились от стены. Условились, что, когда подберемся вплотную, я пойду вперед один, потому что лучше всех говорю по-итальянски, а два вовремя и уместно сказанных слова позволят отвлечь внимание стражи, а нам — вырезать их всех до единого. Потому что, если хоть один уцелеет и поднимет тревогу, нас просто в пыль разотрут.
— Вон они, — прошептал я.
На белом снегу чернели четыре бесформенные фигуры: две стояли у стены, две склонились над жаровней, откуда ветер с лагуны рассыпал искры. Я опустил закинутую на плечо полу плаща, чтобы скрыть мой арсенал: шпагу, которая могла не столько пригодиться, сколько помешать в схватке нос к носу и впотьмах, я спрятал в ножны, а кинжал, наоборот, обнажил. Потом вышел из темноты и с самым безразличным видом направился к караулке. Или делая вид, что вид мой — безразличен. Впрочем, это было не вполне притворство, ибо, как сказал Кальдерон де ла Барка:
Отнюдь не мужеством порождено
Последствие решительного шага.
Чтоб умереть — потребна не отвага,
Но лишь отчаянье одно.
Но с каждым следующим шагом кровь все сильнее стучала в висках — так что шум и звон в ушах заглушали и посвист ветра, и рокот прибоя. Спокойно, повторяло мне что-то внутри меня. Речь о твоей жизни. И все должно произойти безо всякого шума.
— Buonnanotte, — очень непринужденно приветствовал я караульных.
