Амеде Ашар - В огонь и в воду
Олимпия положила локоть на стол; упавший кружевной рукав открывал изящную белую руку, а черные живые глаза шаловливо блестели. Она наклонила голову и с вызывающей улыбкой продолжала:
— Можно было бы подумать, что я вас люблю… а может быть, только так кажется!
Вдруг она обхватила руками его шею и, коснувшись губами его щеки, спросила:
— Ну, как же ты думаешь, скажи?
Он хотел удержать ее на груди; она вырвалась, как птичка, выскользнула у него из рук и принялась бегать по комнате, прячась за кресла и табуреты с веселым звонким смехом. Бегая, она тушила веером свечи; полумрак сменял мало-помалу ослепительное освещение; но даже в темноте Гуго мог бы поймать ее по одному запаху духов. Она давала себя поймать, потом опять убегала.
Наконец, усталая, она упала в кресло; руки Гуго обвили ее гибкий и тонкий стан; она склонила томную головку к нему на плечо и прошептала:
— Так вы думаете, что я вас люблю?
Голова ее еще покоилась на его плече, как вдруг, открыв глаза и улыбаясь, она сказала:
— Да, кстати! Мне кто-то сказал на днях, не помню, кто именно, что вы идете в поход с графом де Колиньи! Я рассмеялась.
— А! И почему же?
— Хорош вопрос! Разве я была бы здесь, да и вы — разве вы были бы здесь, если бы собирались уехать?
Монтестрюк хотел ответить; она перебила его:
— Вы мне скажете, может быть, что я это знала, что вы мне это говорили и что я ничего не имела против…
— Именно.
— Да, но я передумала… Все изменилось. Чего вам искать там? Чего нет здесь?
— Разумеется, если бы я хотел искать в той далекой стороне, наполненной турками, прелесть и красоту, было бы глупо ехать отсюда.
— Ну?
— А слава?
— А я?
Гуго не отвечал. Он смутно понимал, что начинается решительная борьба.
— Вы молчите? — продолжала она. — Должна ли я думать, что вы все еще не отказались от намерения ехать в Венгрию, когда я остаюсь в Париже?
— А служба королю, графиня?
— А служба мне?
Она встала; выражение ее лица было уже не то: гнев согнал с него свежий румянец, губы плотно сжались.
— Ну что? Ведь это не всерьез, ведь вы не уедете?
— Напротив, нет ничего вернее того, что я уеду.
Графиня де Суассон еще больше побледнела.
— Вы знаете, граф, что если вы уедете, то это будет разрыв между нами?
Голос ее стал жестким и суровым; к несчастью, Гуго был из тех людей, которые сердятся, когда им грозят.
— Сердце мое будет разбито навеки; но, когда дело касается моей чести, я ни для кого и ни за что не могу отступить.
— Ах да! Ваша честь! — вскричала она. — Теперь вспомнила: должно быть, обет, данный графине де Монтестрюк?
Гуго гордо поднял голову.
— Сознайтесь, по крайней мере, что эта причина стоит всякой другой!
— И это вы мне говорите? Послушайте! Это крайне неловко и даже крайне неосторожно!..
Она совсем позеленела; ее черные глаза горели зловещим огнем. Гуго стоял перед ней, не опуская взора. Эта гордость и раздражала ее, и пленяла.
— Еще одно слово, — сказала она, — может быть, последнее!
Монтестрюк поклонился.
— Если бы я согласилась все забыть, если бы я согласилась расстаться с вами без злобы, даже протянуть вам руку, но с одним только условием: что вы не увидите больше графиню де Монлюсон, — согласитесь ли вы?..
— Нет!
— Что бы ни случилось теперь — не моя вина! — И она добавила глухим голосом: — Граф, я вас не удерживаю.
В ту минуту как Гуго, отвесив низкий поклон графине де Суассон, шел по темной комнате к выходу, он почувствовал, что его схватила за руку маленькая женская ручка.
— Как! Уже? — прошептал ему на ухо веселый и ласковый голос Брискетты.
— А! Это ты, крошка! — сказал Гуго. — Откуда ты явилась? Я не видел тебя сегодня вечером ни в саду, ни в павильоне.
— У всякой горничной могут быть свои дела, как и у знатной дамы… Так дела-то идут не совсем ладно?
— Твое отсутствие принесло мне несчастье. Только отведали крылышка куропатки… и доброй ночи!
— Но почему же?
— Потому что графиня де Суассон сначала полюбила меня немножко, а теперь вздумала ненавидеть.
— Увы! Это в порядке вещей!
Они вошли в темный сад. Звезды сверкали на темно-синем небе. Брискетта безмолвно шла рядом с Гуго, продолжая держать его за руку.
— О чем ты задумалась, Брискетта, дружок мой? — спросил Гуго.
— О тебе… этот разрыв стоит, поверь мне, чтобы о нем подумать… Но расскажи же мне — ведь во всем есть оттенки, — как именно ты расстался с графиней?.. Холодно или совсем поссорились? Просто дурно или очень дурно?
— Так дурно, как ты только можешь себе представить, и даже еще хуже, как ни богато твое воображение!
— Черт знает как скверно! Надо принять меры предосторожности.
— Против женщины-то?
— Особенно против женщины! Когда ты уезжаешь?
— Сегодня надеюсь закончить последние сборы, а граф де Колиньи будет готов сегодня вечером.
— Значит, завтра уедете?
— Или послезавтра, самое позднее.
— Не уезжай же, не повидавшись со мной.
— Но где и как?
— Это не ваша забота, граф; вас известят, когда будет нужно. Только не забудьте побывать завтра в Лувре и подождать в галерее на берегу озера, пока не получите обо мне известий.
На этом они расстались, и садовая калитка без шума закрылась за Брискеттой.
«Какой, однако, у меня друг! — говорил себе Гуго, шагая по темному переулку, где уже не было ожидавшей его кареты. — Вот у маленькой девочки великая душа, а у знатной дамы — маленькая!»
Он только повернул за угол, как вдруг из углубления в стене выскочил человек и почти в упор выстрелил в него из пистолета. Гуго отскочил назад, но пуля попала в складки его плаща, и он почувствовал только легкий толчок в грудь. Оправившись от удивления, Гуго выхватил шпагу и бросился на разбойника, но тот пустился бежать и пропал в лабиринте темных улиц.
На другой день, несмотря на все волнения прошлой ночи, он не забыл отправиться в Лувр и пойти в галерею на берегу озера. Через час появился лакей в ливрее королевы и попросил его идти за ним. Когда Гуго дошел до конца большой комнаты, у дверей которой стоял на карауле мушкетер, поднялась портьера, и Брискетта увлекла его в угол и сунула ему в руку два ключа.
— Тот ключ, что потяжелее, — от садовой калитки, которую ты знаешь, — сказала она очень быстро, — а другой, вот этот, — от дверей павильона. Я хотела передать их тебе из рук в руки. Тебя будут ждать в полночь…
— Графиня? Но сейчас один дворянин из свиты королевы сказал мне, что она больна и не выходит из комнаты!
— Графиня всегда бывает больна днем, когда должна выехать вечером.
