Робер Гайяр - Мари Галант. Книга 2
– Шевалье, – объяснила она, спеша увильнуть от ответа, – знающий человек, его мнением пренебрегать не следует.
Мерри Рулз выждал некоторое время и продолжал:
– Неужели, назначив шевалье советником, вы предпочли бы получить недоверие всего Совета, члены которого завтра же, возможно, подадут в отставку? Вы представляете себе, в каком окажетесь положении?
Мари порывисто встала, так как майор коснулся ее больного места: она постоянно боялась лишиться власти. Получить осуждение Совета, особенно в таком вопросе и по такому поводу, было для нее унизительнейшим поражением.
– Ладно! – вскрикнула она. – Чего вы от меня хотите? Чего ждете? Говорите! Объясните толком!
– Вышлите сами шевалье де Мобре. Отмените его назначение.
Разве подчинение Мерри Рулзу не означало для Мари столь же унизительного поражения?
– Никогда! – выкрикнула она. – Никогда!
– Берегитесь, мадам, колонисты очень недовольны.
– В таком случае, сударь, встаньте во главе солдат и усмирите недовольных! Накажите плохих слуг его величества. Стреляйте в них, если понадобится. Проявите же власть, сударь! Вы присягали мне на верность. Так повинуйтесь!
Майор уже раскланивался и прощался. Вдруг со двора донесся конский топот. Мари порывисто бросилась к террасе.
Она увидела, что капитан Лагарен возвращается в прежнем виде, похоже, у него даже не было времени привести себя в порядок.
Он был возбужден больше прежнего. За ним ехал отец Бонен, глава ордена иезуитов: очень бледный, он едва держался в седле.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Бунт в Ле-Прешере
Лагарен торопливо спешился и бросил поводья. Он увидел на пороге майора и коменданта де Лубьера; оба они были удивлены и обеспокоены его возвращением, но он обратился к Мари. Лагарен задыхался и заговорил отрывисто:
– Бунт в Ле-Прешере! Амбары горят! Восставшие напали на солдат; к счастью, те не открыли огонь, они пытаются восстановить порядок и потушить пожар.
Мари почувствовала слабость. Лагарен передохнул и продолжал:
– Это не все! Колонна восставших двинулась к Ле-Карбе. Ее возглавил Босолей, после того как он выступил перед толпой. Бунтовщики кричат: «Власть Босолею!»
Майор так и взвился: он смекнул, что Босолей его предал. Вот для кого он таскал каштаны из огня. Майор настолько болезненно переживал полученную новость, что не удержался и повторил:
– «Власть Босолею!» Так вы сказали?
– Так точно, майор, – подтвердил Лагарен. – Да вы спросите у отца Бонена, он только что из Ле-Прешера. Его я встретил в Сен-Пьере сразу по возвращении, и он мне обо всем этом поведал. Они там на все лады требуют в губернаторы Пленвиля; да, Пленвиль – их кумир!
Отец Бонен со многими предосторожностями спускался с коня. Все были так взволнованы, что никто и не подумал помочь немолодому монаху.
Он оставил коня бродить по террасе, а сам подошел к Мари, взял ее руки в свои с нескрываемым почтением и проговорил:
– Бедное дитя мое! Все это, увы, правда! Нам понадобится немало мужества и ловкости, чтобы обуздать разгоревшиеся страсти… Вы бы видели, что довелось видеть мне, дабы понять! Эти люди обезумели! Они потеряли веру в Господа! Демон их ослепляет…
Отец Бонен перекрестился. Мари бросилась ему на грудь. Для нее было огромной радостью, переживая одно испытание за другим, почувствовать рядом славного святого отца, очень любившего ее супруга и относившегося к ней самой с неизменными доброжелательностью и пониманием. Теперь ей было на кого опереться.
– Добро пожаловать, отец мой! Вы, должно быть, устали. Выпейте чего-нибудь. Вы голодны, хотите пить?
– Дитя мое! – заговорил отец Бонен. – Думаю, сейчас есть дела более неотложные, чем мой желудок. Я давно научился заставлять его молчать. Я думал о вас все время, пока добирался из Ле-Прешера.
– Отец мой! Вы, верно, располагаете более точными сведениями, чем те, которые нам сообщил капитан Лагарен, – вставил свое слово майор. – Вам следовало бы принять приглашение ее высокопревосходительства и поставить нас в известность о происходящем.
– Да, да… Я следую за вами…
Мари взяла старика под руку и направилась к банкетке, на которую монах устало рухнул. У него ломило поясницу, поводья натерли ему ладони. Он тоже был покрыт пылью, но на серой сутане это было не так заметно, как на его лице.
– Вы должны поесть, – настойчиво повторила Мари. – Чего бы вы хотели, отец мой?
– Ничего, ничего!.. Разве что немного воды. Мы потеряли слишком много времени… Лучше послушайте меня.
– Капитан, прикажите Сефизе приготовить прохладительные напитки, пожалуйста, – обратилась к Лагарену Мари.
Тот повиновался.
– Я покинул Фор-Руаяль три дня тому назад, – начал иезуит. – Ездить скоро я не могу: возраст не позволяет мне быть хорошим наездником. Раз в три месяца я объезжаю паству, как вы знаете. На сей раз я решил провести свой обход раньше: у меня сложилось впечатление, что кто-то смущает умы. Увы! Я переезжал из Фон-Капо в Ле-Карбе и из Ле-Карбе в Ла-Туш… Но в том, о чем я подозревал, я мог убедиться собственными глазами; более того: действительность превзошла мои ожидания… Вероятно, вы не хуже меня знаете о печальных инцидентах, которые только что имели место… Я прибыл в Ле-Прешер нынче утром и очутился в толпе, выкрикивавшей угрозы…
Он повернулся к сидевшей рядом Мари, взял ее за руку и ласково продолжал:
– Бедное мое дитя! Вы так добры и прекрасны! Вы мужественны и заботливы – как же могли вы пробудить столько ненависти в душах нескольких негодяев, поднявших колонистов на мятеж? Наших работящих и миролюбивых колонистов!
Он вздохнул и перекрестился.
– Словом, я давно подозревал, что солнце и ром действуют на людей отнюдь не успокаивающе – наоборот! Я думал, что после ночи сна и отдыха все забудется. К несчастью, события превзошли все ожидания по серьезности и жестокости. Бедняжка Мари! Ваши изображения, а также портрет шевалье де Мобре жгли на улицах Ле-Прешера во многих общественных местах, на площадях… Потом обезумевшая толпа подожгла склады, словно то было не их собственное имущество! Почему бы не поджечь в таком случае и свои дома? Разве птица уничтожает дерево, на котором свила гнездо?..
Старик говорил без надрыва. С тех пор как он приехал на острова, он узнал жизнь. Явился свидетелем многих драм. Знал людей, населявших колонию. Судил их. Ему было известно, что любой искатель приключений, отчаянно нагрешивший в прошлом, приезжал на архипелаг с тайной надеждой либо начать жизнь заново, либо и дальше влачить существование, смыслом которого являются грабежи и убийства. Но святой отец был уверен, что в глубине души у всех этих людей теплится надежда. В чем она состояла? Даже самый жестокий злодей зачастую помышляет лишь о спокойной старости в собственной постели, вдали от трудов неправедных. Отец Бонен, принимавший исповеди, отлично знал: негодяи, по которым во Франции плакали виселица и колесо, на Мартинике были озабочены одним – как обзавестись семьей. Они мечтали о девушке с глазами цвета перванш, которая нарожает им кучу детей. Они-то и становились колонистами. А другие, избравшие море для пиратства и грабежа, разве не помышляли о том же?
