Тим Северин - Побратимы меча
— Ну, ладно… может быть, ты когда-нибудь передумаешь. А пока расскажи-ка мне какие-нибудь ирландские саги, ведь ты жил в той стране и, верно, слышал их, а я, глядишь, вставлю что-нибудь из них в свои повествования. Взамен же я дам тебе еще пару уроков стихосложения и сказывания. Они могут тебе пригодиться, коль ты решишь когда-нибудь зарабатывать сказительством. Ну, а кроме того, так мы скоротаем время на корабле.
Кормчий, везший нас на Оркнеи, спешил. Для такого плавания время было позднее, но кормчий был человеком, везучим на погоду, и корабельная дружина доверяла его суждениям и мореходному искусству. Херфид, напротив, зная больше сотни кеннингов моря и морских кораблей, не имел ни малейшего понятия о морском деле. Он производил необыкновенное впечатление на наших доблестных корабельщиков, расхаживая по настилу, называя это суденышко «конем волны» и «медведем спутанной снасти» и даже «змеем паруса». Когда мы отошли от причалов Роскильде, волны стали «кровлей кита», а зазубренные скалы были «клыками вод». У иного из корабельщиков брови лезли на лоб от удивления, когда он называл нашего бодрого кормчего «альвом челна», и похоже, что кормчий слышал это.
К счастью, когда я уже решил, что Херфида вот-вот бросят за борт за его наглость, мы попали в морское течение у оконечности Кайтнесса. Это было столь же страшно и смертельно опасно, как и все, пережитое мною на море, кроме, может быть, того кораблекрушения в шхерах Гренландии, но тогда я был слишком мал, чтобы запомнить что-либо. Течение, мчась на запад мимо мыса, создавало водовороты и странные излучины, так что стало казаться, будто плывем мы по огромной реке в половодье, а не по морю. Тут я понял, отчего корабельщики так доверяют своему кормчему. Он безошибочно ввел корабль в стремительное течение, храбро бросив судно в стремнину, в самый прилив, и нас понесло вперед, точно щепку в весеннем потоке. Корабль наш то скользил, ниспадая и поднимаясь, то бросало его вперед и вниз, словно засасывало на дно моря, только чтобы снова выбросить, и он замирал на месте и вновь нырял в бездну. Требовалось высочайшее мастерство морехода, чтобы удержать корабль. Сам кормчий стоял у кормила, который Херфид назвал «широколезвым мечом моря», а корабельщики как-то так управлялись с парусом, что мы не теряли ветра, и не было бортовой качки. Мы мчались по грохочущему потоку, и рев прилива оглушал нас.
Бедняга Херфид замолчал, когда бег корабля ускорился. Скоро пришлось ему добраться до борта, ухватиться за растяжку мачты, и когда корабль вдруг накренился, скальд перегнулся через борт и изверг содержимое своего желудка в море. Так он и стоял там, жалко тужась и блюя, пока мы не вышли из потока, и ход наш замедлился настолько, что кормчий смог оставить кормило. Он подошел к Херфиду и спросил с невинным видом:
— А как теперь ты называешь море — «поглотителем завтрака» или «принимающим блевотину?»
Херфид поднял свое бледно-зеленое лицо и бросил на него взгляд, исполненный истинной ненависти.
* * *
Бирсей, родина Оркнейского ярла, остался таким же, каким я его запомнил — скромным поселением из нескольких домов, столпившихся за дюнами, поросшими клочковатой травой. На Бирсей суда заходят только потому, что он расположен на перекрестке корабельных путей между Англией, Ирландией и Исландией. Гавань там настолько открыта яростным зимним бурям, налетающим с запада, что местные вытаскивают свои корабли на берег и привязывают к полузатонувшим сараям либо за насыпями из камней и песка. Наш кормчий ничуть не хотел оставаться в столь опасном месте дольше необходимого, и стоянка длилась ровно столько времени, сколько требовалось на то, чтобы добраться до длинного дома, поклониться ярлу и чтобы Херфид испросил дозволения остаться.
Новый оркнейский ярл, как и Кнут, принадлежал к новому поколению — предприимчивый, дерзкий и бессовестный. Его звали Торфинн, и Херфиду повезло. Молодой ярл искал скальда для прославления, и Херфиду дали место, временное, на испытание. Потом до меня дошел слух, что Торфинн утвердил его на этой должности, когда ему донесли, что прозвище «Могучий» закрепляется за ним, а первым назвал его так Херфид в своей хвалебной песне.
К моему великому удивлению, бабка ярла, Эйфни была еще жива. Я не видел ее почти восемь лет, но она как будто совсем не изменилась. Может быть, еще немного сгорбилась, и седины у нее прибавилось, а потому она туго завязывала свой головной платок под подбородком. Однако же ум у нее был, как и прежде, ясный.
— Стало быть, ты едва не погиб в очередном сражении, — этими словами она приветствовала меня.
Ничего удивительного. Все почитали Эйфни вельвой, провидицей, и мало что могло скрыться от ее проницательности. Это она сообщила мне, что я — зеркало духов, и мое ясновидение проявляется чаще всего в том случае, когда я оказываюсь рядом с обладателем такого же дара.
— Я хочу тебя спросить кое о чем, — сказал я. — Мне было видение, мне непонятное, и я еще никому не рассказывал о нем.
— Расскажи мне.
— Это было во время сражения. В разгар битвы вдруг налетела буря с градом, мы промерзли до костей. Ветер, который нес градины, будто все время бил нам в лицо, куда ни повернись, а врагам нашим не мешал. Он дул с такой силой, что стрелы поворачивали вспять, и против него невозможно было удерживать копье. В этом было нечто сверхъестественное. Все так думали. Иные из вендов и ютландцев кричали, что это — колдовство.
— А сам ты как думаешь? — спросила старуха.
— Думаю, что у наших врагов был сверхъестественный союзник. Я видел — то была женщина, — она появилась вместе с градом. Сначала по ее виду — а выглядела она сверхъестественно, и мчалась, оседлав ветер, — я подумал, что это валькирия явилась за нашими мертвыми. Но то была другая женщина — с лицом жестоким, с холодным взглядом, и она была в бешенстве, кричала, ярилась и указывала на нас когтистой рукой. Всякий раз, когда она появлялась, град шел гуще, и ветер задувал сильнее.
Эйфни презрительно усмехнулась моему невежеству.
— Ну уж и валькирия. Или ты не слыхивал о Торгерд Хольгабруд? Вот кого ты видел.
— А кто это? — спросил я.
— Транд мог бы рассказать тебе, — ответила она. — Она явилась у Хьорундарфьорда, когда йомсвикинги впервые потерпели поражение. То богиня-покровительница северных норвежцев. Ярл Хакон, вышедший против йомсвикингов, ради победы принес ей в жертву своего семилетнего сына. Та жертва была столь щедрой, что и поныне Торгерд Хольгабруд возвращается, чтобы извести йомсвикингов. Она кровопийца, ведьма войны.
Надо думать, Эйфни заметила мое недоверие, она схватила меня за руку.
