Дарья Плещеева - Слепой секундант
— Где вас нелегкая носит? — сердито спросил Андрей. — Разглядели?
— Разглядел. Высокий детина — молодец лет двадцати двух, не более, красавец в пейзанском вкусе, кровь с молоком. Гиацинта русскую песню разучивала, там — «Ванюшка белый, Ваня кудреватый, девушкин приятель…» Так это он самый и есть. Из-под шапки кудри колечками, не у всякой щеголихи такие растут.
— А кавалер?
— А там не понять, кутается в шубу, один нос виден. Но, я полагаю, ростом невысок — или же от холода скукожился. Чернобров и, сдается, черноглаз. Да и какой он кавалер? Недоросль…
— На переодетую женщину похож?
— Да, вот как раз на нее и похож — или на парнишку лет пятнадцати.
— Ах, черт, хоть за Граве посылай. Он бы опознал свою Евгению… Еремей Павлович, будем брать.
— Среди бела дня? — осведомился Еремей.
— А что, много ли на улице прохожих?
— Прохожих-то немного… Погоди, сударик, к ним еще третий кто-то подходит… Тот уж точно мужчина… Над недорослем склонился, что-то ему, видать, докладывает… — Еремей вгляделся. — Да еще с каким почтением! И руками делает вот этак — словно бы оправдывается, я-де не виноват…
— Надо брать, пока четвертый и пятый не объявились.
— Сдается, так. Но, баринок мой разлюбезный…
— Молчи. В которой стороне Нева? Опиши мне местность.
Еремей кое-как описал.
— Надобно их спугнуть и гнать к реке. А там и брать. Но так спугнуть, чтобы этот третий в сани прыгнуть не смог, да и верзила — тоже. Пусть проклятый маркиз сам улепетывает… Господин Валер, я вам рекомендую отойти в сторонку. Тут сейчас будет стрельба, — холодно сказал Андрей.
— Да за кого вы меня, право, принимаете? — возмутился Валер. — По-вашему, я последний трус?
— Фрол, Тимоша, Еремей Павлович! — позвал Андрей. — Нужно отсечь этих двоих от переодетой девки… — и он изложил диспозицию, не обращая внимания на Валера.
Тот пытался вставить слово о своей дворянской чести и прочих добродетелях, но Андрей к слепоте прибавил еще и глухоту.
Меж тем третий, являвший маркизу де Пурсоньяку всяческую покорность, явно выслушал от него нагоняй и поспешил прочь, в курдонер особняка. У саней остался здоровенный детина и тихо совещался с маркизом.
— Ну, Господи благослови, — сказал Андрей и достал из-за спинки сиденья турецкий пистолет, попорченный глиняными пулями, но от пистолета требовался грохот выстрела, не более.
Валер был в растерянности. Бросив службу, живя мирной жизнью, Валер о многом знал разве что из книг и журналов. Когда маркиз де Пурсоньяк увез девушку, а перепуганная Элиза потребовала что-то предпринять, он собрался с силами и вернул дочь; в богадельню он тоже успешно проник, на чем дело и застопорилось; но все свои подвиги Валер совершал в одиночку. У него давно уже не было товарищей, с которыми он бы ссорился и мирился, коли не считать соратников по ломберному столику. И он забыл некие важные для любого мужчины вещи… Но воспитан-то он был правильно.
Когда Тимошка хлестнул коней и возок покатил к санкам; когда Андрей, выставив пистолет наружу, выпалил в небо, а дядька, соскочив наземь, кинулся на верзилу; когда Фролка помог повалить верзилу на снег и началась катавасия; когда маркиз де Пурсоньяк хотел было броситься на помощь своему слуге, а Тимошка дважды огрел кнутом запряженную в санки лошадь, так что та пошла машистой рысью, а маркиз шлепнулся обратно на сиденье, — вот как раз тогда Валер присоединился к Еремею и Фролке.
— Догоняй барина! — велел он Еремею. — Живо!
Тот кивнул, вскочил и успел прыгнуть на запятки возка. Фофаня уже сидел рядом с Тимошкой.
— Речка — там! Туды его гони! — командовал Фофаня. — Сворачивать не давай! Уй-й-й-й-й!!!!!!
Видно, в дальних Фофаниных предках числился какой-нибудь татарский сотник, приведенный на Русь ханом Батыем. Человеку славянской крови так вроде визжать не полагается — а от Фофаниного визга прохожие шарахнулись едва ли не в большем ужасе, чем от пистолетного выстрела.
Маркиз де Пурсоньяк, опомнившись, схватил вожжи и попытался править лошадью. Но Тимошка, кучер милостью Божьей, успел нагнать, загородить возком поворот влево, опять отстал — и санки выкатили на набережную. Тимошка позволил неумелому маркизу спуститься и погнал неприятеля дальше, прочь от островов, где по льду были проложены целые улицы, в сторону Охты.
Еще совсем недавно тут шумели масленичные гулянья, а теперь о них напоминал разве что сор, ореховая скорлупа, конфетные бумажки, выложенные из снега стенки с воткнутыми елочками, горки с невысокими барьерами, уже лишенные ступенек для подъема, какие-то будки и шесты. Петербург отдыхал — самое начало Великого поста еще не стало обременительным, и город притих.
Андрей рассчитал правильно — и с каждой минутой приближался к цели, за которой столь долго гонялся.
— Ну, с Богом! — скомандовал Фофаня, очень гордый, что ему доверено командовать военной операцией.
Андрея качнуло, и он понял, что возок покатил на сближение с санками. Похоже, маркиз не имел ни пистолета, ни карабина. Однако у него мог быть с собой клинок — скорее всего, шпажонка из тех, что можно приобрести в модных лавках. Еремей, предполагая такую беду, все же вызвался взять маркиза живьем, сказав:
— Даже самая лихая баба ножом орудует, как кухарка, а я все ж таки мужчина, и не хилый. Ну поцарапает, эко горе…
Андрей, не желая ставить глупые опыты, снабдил пистолетом Тимошку, и все прошло, как будто в театральной комедии, которую перед премьерой полсотни раз репетировали.
Возок поравнялся с санками, санки приняли вправо, тогда возок стал прижимать их к берегу, и в нужную минуту Еремей, стоя на запятках, одной рукой вцепился в спинку санок, перешагнул на полоз и зажал другой рукой горло маркиза. Все это произошло быстро, и далее он ехал, стоя разом и на запятках возка, и на полозе санок; это было страх как неудобно, и он призывал на помощь Фофаню.
Андрей даже не понял, в чем беда, но понял Тимошка и пригрозил маркизу, что при попытке бегства будет стрелять. Маркиз выпустил из рук вожжи, всем видом показывая смирение перед злой судьбой, лошадка замедлила бег, Тимошка щегольски уравнивал скорость своих караковых со скоростью лошадки, пока возок и санки не остановились. Маркиза просто выдернули из санок и закинули в возок, сверху тут же сел Фофаня.
— Вот мы и встретились, господин де Пурсоньяк, — по-французски сказал Андрей и перешел на русский: — Или прикажете называть вас господином Дементьевым?
— Это вы! — воскликнула незнакомка. — Я до смерти перепугалась, а это были вы, господин Соломин! Но зачем? Почему? Что это все значит?
