Ростислав Самбук - Сокровища «Третьего Рейха»
***
Самолет мог сесть в Долине ландышей. Ангел обошел все полянки, будто любовался цветами. Собрал букет.
— Для фрау Шварцвеллер…
Возвращались снова через гребень. На перевале, с которого хорошо просматривалась усадьба Шварцвеллеров и все окрестности, передохнули. Ангел успокоился: в тени возле крыльца дремал старик, фрау Шварцвеллер набрала соду из колонки, понесла ведра пи кухню.
Ангел шел впереди, держа в руке букет. Хетель остановился у колонки, хотел напиться, но фрау Шварцвеллер выглянула из окна, позвала:
— Идите в кухню, господа, я привезла ящик пива.
Хетель взбежал на крыльцо вслед за Ангелом. Интересно, какие новости у фрау Шварцвеллер? В коридора кто–то навалился на него, вывернул руки назад. Услышал, как пронзительно и испуганно закричал Ангел. Рванулся, но вдруг почувствовал на запястьях железные кольца наручников.
Бонне обыскал Ангела, извлек из кармана пистолет, документы и деньги. Ангел смотрел на него ошалело: неужели тот самый полицейский комиссар из Интерпола, который стал преследовать их еще в Танжере? Это окончательно ошеломило его — больше он уже ничего не соображал, тупо смотрел на комиссара, но не видел его. Вдруг вспомнил — ведь комиссар сказал: «Спокойно, герр Ангел!»
Значит, они знают, кто он! Сейчас уже ничто не по может ему…
Дубровский выскочил из полицейской машины, остановившейся у въезда в усадьбу Шварцвеллеров. Увидел Ангела и уже не мог оторвать от него взгляда: весь мир словно растворился в каком–то тумане, вернее, Сергей видел и Бонне, стоявшего за спиной Ангела, и женщину на крыльце с испуганным лицом, и полицейских, бегущих к дому, но все это существовало отдельно от Ангела и вне его — человека, который неестественно выставил вперед руки в наручниках и тупо смотрел куда–то в горы.
Дубровский тысячу раз в разных вариантах представлял себе встречу с Ангелом, сегодня был тысяча первый вариант. В предыдущие разы так или иначе Ангел выглядел загнанным волком с гримасой боли или страха на лице, а сейчас он стоял совсем спокойный и отчужденный от всего в мире, будтр вся эта возня во дворе не касалась его.
Несомненно, Сергей торжествовал победу, не мог не торжествовать, однако раньше это событие представлялось ему более весомым и значительным, может, потому, что раньше комендант концлагеря был для него воплощением самого мрачного в мире, а увидел фигуру в наручниках с бледным лицом мертвеца.
Сергею сделалось гадко, даже немного затошнило — так бывает, когда откуда–то повеет трупным запахом. Но внезапно что–то похожее на прозрение промелькнуло на лице Ангела, он встретился взглядом с Дубровским, — веки у него задрожали, и он поднял руки, прикрывая лицо. Но смотрел сквозь пальцы — на расстоянии в несколько шагов Сергей заметил, как расширились зрачки Ангела. Дубровский понял — Ангел узнал его.
Да, Ангел узнал. Все эти годы старался не вспоминать тех — тысячи и тысячи в полосатой одежде, — но все же они иногда возникали в памяти и почему–то представали в образах двух человек, которых он когда–то встретил возле лагерной уборной. И вот один из них сейчас надвигается на него — а может, это галлюцинация? — да нет, руки скованы, рядом полицейские с пистолетами, а тот надвигается, как надвигались на него в снах тысячи полутрупов с костлявыми руками: сейчас схватит за горло и станет душить — перехватило дыхание, и сердце будто остановилось.
Ангел закрылся ладонью, но не мог отвести взгляда, смотрел, как загипнотизированный, и не дышал. Наконец втянул в себя воздух, но острая боль пронизала легкие, будто их заполнил едкий дым крематориев, отступил и закричал пронзительно и жалобно, как если бы его уже подвели к виселице. Знал, что никого не растрогает и расплата неминуема, но упал на колени, бился лицом о землю, кусал до крови пальцы — даже боль от укусов казалась приятной и сладкой в сравнении с тем, что надвигалось на него, затуманивало мозг страхом и трясло. Имя этому было — смерть.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЗАШИФРОВАННЫЙ СЧЕТ
Тревожные мысли преследовали его, не давали спать. Теперь Карл знал, кто он на самом деле — сын гауптштурмфюрера СС Франца Ангела, коменданта одного из гитлеровских лагерей смерти, военного преступника, процесс над которым натворил столько шума в прессе.
Карл узнал об этом случайно, увидев портрет отца в газетах. Конечно, это мог быть и не отец, а всего лишь похожий на него человек, но мать подтвердила; Франц Ангел — его отец.
Так началась новая полоса, в жизни Карла Хагена.
Раньше все было просто, спокойно и понятно. Его отец Франц Хаген давно уже разошелся с матерью. Занимался какой–то коммерцией то ли в Африке, то ли на Ближнем Востоке — изредка из тех районов приходили письма, — и только раз в два–три года они проводили вместе летние каникулы, но Карл не знал заранее, где и когда отец назначит им встречу: на Канарских островах или на раскаленных пляжах Персидского залива. Никогда отец не встречался с ним в Европе; сейчас Карл понял почему: оберегал их от своего прошлого и настоящего, а может, боялся, что через них полиция нападет на его след.
Он был осторожный, Франц Ангел.
Читая материалы судебного процесса, Карл поражался отцовской прозорливости, умению заглядывать далеко вперед и рассчитывать черт знает сколько ходов в своей всегда предельно запутанной и рискованной игре. Только благодаря такой осторожности журналисты до сих пор не вышли на семью Ангела, Карлу становилось жутко от мысли об этом, хотя иногда, в минуты душевного смятения, хотелось плюнуть на все и всенародно признаться: да, это его отец Франц Ангел! Ну и что ж!
Вначале Карл был уверен, что отец действовал не по собственному желанию, а выполнял приказ: знал его как человека учтивого и кроткого, который без принуждения вряд ли уничтожал бы людей. Но разве это оправдание?
Карл жадно читал материалы процесса, пытаясь обнаружить факты, которые подтверждали бы невиновность отца. И не обнаруживал.
Не потому, что Франц Ангел признавал себя виновным во всем — он вел себя на процессе не агрессивно, но и не как человек, который примирился с поражением и вымаливает себе прощение, — хитрил и выворачивался, но так и не мог привести в свое оправдание ни одного убедительного факта. Иногда Карлу казалось, что сам он имеет их достаточно. Читая в газетах рассказы свидетелей о том, как отец стеком подталкивал детей в газовые камеры, вспомнил девочку, с какой тот играл на пляже в Лас–Пальмасе на Канарах. Наверно, она была мулаткой, эта черненькая четырехлетняя девчонка, с толстыми негритянскими губами. Отец высоко подбрасывал девчонку и ловил ее, они смеялись и затем обсыпали друг друга песком.
