Иван Дроздов - Голгофа
Особенно хорошо себя чувствует Соня по утрам, когда тело всосет всю влагу, приготовленную вечером, и ноги как бы просятся к ходьбе, в них по венам и мельчайшим сосудам течет ток крови, несущей всем клеткам силу. Она тогда решительно приподнимается на руках, опирается на ноги и… вот–вот пойдет.
Однажды в такую минуту, завидев спускающегося сверху мужа, она радостно закричала:
— Николай! Я сейчас пойду, поддержи меня!
Николай подбежал к ней, приподнял, поставил на ноги. И Соня двинула правой ногой, оперлась на нее. Потом и левую подтянула к правой и на нее оперлась. И раскинув руки, как крылья, стояла сама, стояла и качалась, и плакала от счастья. Крикнула:
— Аверьяныч! Дорогой вы мой человек. Смотрите же!..
Но в этот момент качнулась и повалилась на руки мужа.
Этот день она назвала самым счастливым в своей жизни. И лечиться стала еще старательней, ласковые «сказки» Аверьяныча слушала с еще большим наслаждением, и мысленно просила об одном: чтобы он говорил и говорил.
Когда вернулись путешественники, Соня, опираясь на мужа или Аверьяныча, уже проделывала по несколько шагов. Вот только возвращаться самостоятельно в кресло не могла. Силы прибавлялись, но их еще было мало.
Николай Васильевич уехал; как человек умный, он увидел, что в этой новой жизни места ему нет и возвратился к старой, — но уже трезвым. Никаких занятий по отрезвлению он не проходил, прожив многие дни в среде трезвых людей, он ни разу не вспомнил о рюмке и отсутствия спиртного не замечал. Этот его пример еще раз доказывает правоту питерского ученого Геннадия Шичко, который утверждал: организм наш в спиртном не нуждается, водку просит испорченный разум. Недаром великий Толстой, сам в молодости поклонявшийся Бахусу, сказал: пьющие — люди дефективные. Такая уж им идея залезла в голову, что мозг как младенец требует от матери питания. А если сказать по–ученому: мозг пьяницы запрограммирован на винопитие. Кем запрограммирован? А вот на этот вопрос гениально ответил поэт, которого автор этих строк нежно любил и считал своим лучшим другом, Владимир Котов:
Средь традиций самых разных
Есть нелегкая одна:
Если встреча,
Если праздник, —
Значит, пей,
И пей до дна!
Пей одну,
И пей другую,
И седьмую, и восьмую, —
Просят, давят, жмут «друзья», —
Ну, а если мне нельзя?!
Ну, а если есть причина
Завтра утром в форме быть,
Значит, я уж не мужчина,
Хоть давись, но должен пить?!
Вот это и есть тот самый мутный источник, из которого вытекает река пьянства — причина неисчислимого горя и бед вселенских!
Исцеление Николая Васильевича и начавшееся возрождение к жизни Софьи имеют одну сходную особенность: и у того, и у этой бедной женщины силы стали прирастать из подъема духа; доказательство поразительной по своей глубине и возможным воздействиям на всю жизнь человечества догадки все того же автора безлекарственного исцеления алкоголиков — и тоже моего задушевного товарища Геннадия Андреевича Шичко, сказавшего незадолго до своей кончины: придет время и человечество откажется от лекарств, ибо все болезни, даже самые тяжелые, можно излечивать силою своего собственного сознания. Для этого только надо научиться управлять им.
Автор просит прощения у читателя за то, что пустился в столь пространные отвлечения, далекие от нашего сюжета, но слишком уж важные проблемы, чтобы их хотя бы краешком не коснуться.
Николай Амвросьевич из всех обитателей домика лесника был, пожалуй, в самом сложном состоянии своих мыслей и чувств. Для себя он давно решил, что с Соней расстанется и будет предлагать руку и сердце Нине Ивановне. Но человек он был русский в самом высоком значении этого слова; и даже более того, хотя и не верующий в Бога, но православный. Не мог он объявить о своем намерении Соне, да еще в такой момент, когда она, напрягая все свои душевные силы, выбиралась из плена недуга. Видел, что силы ей придает не один только Аверьяныч, а еще и сердечная обстановка всего дома, и, может быть, самое главное, его хорошее отношение. Он этого отношения к ней не менял, а, наоборот, окружил ее вниманием и заботой.
Нина Ивановна много гуляла по лесу, наслаждалась одиночеством и общением с такой роскошной в это время и такой богатой здесь природой.
Домой она возвращаться не могла; Качалин ей сказал: «В Москве Трахтенберг, он–то уж учинит за вами охоту». И советовал пока жить в лесу и от него, Сергея, не отрываться».
Иногда вечером заходила к Николаю Амвросьевичу. На столе у него лежали листы бумаги, он рисовал и вычерчивал фрагменты какого–то здания. Как–то Нина Ивановна спросила:
— Это будет ваша новая фабрика?
— Пристройка к дому. Вот к этому дому хочу пристроить блок, в котором можно было бы жить с относительным комфортом.
— Вас просил об этом Аверьяныч?
— Да нет, я сам ему предложил. Сказал, поживу тут у вас год–другой, а потом пристройку со всей мебелью ему оставлю. У него два сына, лишняя площадь не помешает.
— И вы тут будете жить два года? И Соня согласится?
Николай Амвросьевич уставил на собеседницу насмешливые веселые глаза, сказал:
— Я буду жить в лесу до тех пор, пока и вы будете здесь. А Сережа мне сказал: Нину Ивановну мы тут подержим. В город ее пускать опасно. Вот так, милая и бесценная Нина Ивановна. О вас пекусь больше, ну а если увижу, что мое общество вам не в тягость, и я поживу тут, где–нибудь рядом.
Нина Ивановна опустила глаза. Поняла иносказание, под сердцем теплой волной разлилась радость. Собралась с духом, заговорила:
— Да, конечно, Соне тут хорошо. Мы сейчас все надеемся: она вскоре встанет, а там и совсем пойдет. Аверьяныч — кудесник, я поражена его искусством.
— Соня домой поедет, в Израиль. Вот поправим ей ноги, и — поедет, — заявил Николай. И добавил:
— Я так решил. Пусть она живет дома.
Вошел Евгений, старший сын лесника, достал из кармана блокнот, стал докладывать:
— Составил график работ, сегодня из города прибывают две бригады: бетонщиков и плотников. С обеда приступают к делу.
— А столяры? Отделочники?
— Прибудут завтра. Материалы завезет прораб и возглавит стройку.
— Хорошо. Но темпы должны быть скоростными. Работать в три смены. Пусть поставят фонари, сделают дневное освещение. А где жить будут?
— Заказал два вагончика на тридцать человек.
— Хорошо, Женя. Поручаю вам общее руководство.
Нина Ивановна, всю жизнь имевшая дело с цифрами, но знавшая, что такое темп работ, теперь с восхищением наблюдала за делом практическим. С двенадцати часов как по военной команде началась стройка. Прибыл экскаватор и стал копать траншеи под фундамент. Одна за другой подходили машины с цементом, лесом, кругляком. Пристройка планировалась деревянной, и плотники с ходу принялись нарезать сруб. Обстругивать бревна не пришлось, их подготовили на складе. Подошла бетономешалка, и к вечеру уж была готова первая партия бетона…
— Деньги творят чудеса, — думала Нина Ивановна, гуляя по лесу, а потом снова и снова подходя к стройке и наблюдая, как работали мастера. Они все были молодые, ловкие и даже непосвященному человеку было видно, что класс их мастерства был высокий.
Ночью фундамент был готов, и Нина Ивановна могла определить размеры возводимого помещения. Это был второй такой же дом, как у лесника, но только оконные и дверные проемы шире, и под домом прорывалось подвальное помещение под гараж, котельную и склады.
Осень выдалась как на заказ. Холода подкрадывались постепенно, не тревожа тихой, золотой и трепетной погоды. Аверьяныч, оглядывая небо, говорил:
— Надо же — какая благодать! У нас в сыром и ветреном краю такая осень — редкость. Будто бы на моей памяти и не было такой.
Соня поправлялась на глазах. Как только она при помощи Аверьяныча стала ходить по комнате, лесник вырубил для нее красивую палочку, подавая, сказал:
— Ну а теперь — марш на улицу. Дома–то засиделась больно.
Николай Амвросьевич вывел ее на крыльцо, а отсюда на руках снес на землю. И она пошла. И шла, не опираясь на плечо мужа, а лишь припадая на палочку. Платком вытирала слезы. А они все текли и текли по ее горячим, воспаленным от радости и волнениям щекам.
С того дня она гуляла все больше и больше, а через две недели, когда строители уж подводили пристройку под крышу, Соня отдала палочку мужу и хотя еще не твердой походкой, но уже без посторонней помощи пошла по тропинке в лес.
А еще через две недели она собрала чемоданчик и ее повезли в аэропорт. Нина Ивановна по просьбе Николая Амвросьевича поехала ее провожать. Она давно собиралась съездить в Израиль, побывать в Палестине, а теперь вот ей представился благовидный повод.
Николай Амвросьевич сказал, что поедет в Питер и станет восстанавливать завод автоматических ручек, — и такой, который уж будет лучше прежнего.
