Рафаэль Сабатини - Фаворит короля
– Что такое? – По тому, как оживился король, Нортгемптон понял, что затронул чувствительную струнку.
Король Яков с педантичным упорством уже много дней трудился над сим вопросом – он лично изучал в данном свете и Священное писание, и труды отцов церкви, и законы Англии.
Он углубился в проблемы гражданского и церковного законодательств по вопросам развода; он особенно увлекся узловой проблемой – может ли состояться развод, если выгоду от него имеет женщина; он уже собственноручно начертал свод собственных размышлений по данному вопросу, который намеревался представить комиссии. И был твердо уверен, что, к какому бы решению этот авторитетный орган, состоявший из крупнейших представителей закона и церкви, ни пришел, это решение не будет отличаться от того, к какому пришел он сам.
Ни один из всплесков его учености – ни «Проклятие табаку», ни гораздо более глубокий и основательный труд по демонологии, ни даже «Базиликон Дорон» – не доставил ему такого наслаждения собственной эрудицией, как этот трактат по делу леди Эссекс, трактат, ради которого он погрузился в глубины истории, богословия и юриспруденции и который, будучи опубликованным, вновь продемонстрирует восхищенному человечеству, каким просвещенным и мудрым надлежит быть истинному государю. Сей трактат обессмертил бы имя даже самого мелкого клерка, не только короля Британии.
И вот ему сообщают, что какая-то злобная крыса хочет самым скандальным образом обратить в прах все эти труды?! Да уж не ослышался ли он? И он потребовал, чтобы его светлость повторил сказанное. Его светлость повторил и кое-что добавил.
– Этот мерзавец смеет критиковать политику вашего величества, он смеет утверждать, что вы не должны были назначать комиссию!
– Черт побери! – Яков даже захлебнулся от ярости. – Критиковать мою политику? Мою политику?! Да кто он такой, этот негодяй?!
– Его зовут Овербери. Сэр Томас Овербери.
Если до этого король Яков просто негодовал по поводу того, что кто-то посмел покуситься на его труд, то теперь ярость его не знала пределов – он даже побледнел, услышав имя человека, которого и раньше ненавидел всей душой. Он выпучил на графа свои рачьи глаза, а его руки так тряслись, что с трудом удерживали кубок.
Его величество помолчал, потом заговорил странно сдавленным голосом:
– Значит, он так говорит о моей политике?
– Именно так, ваше величество. Настало время заткнуть ему рот.
– Я так и думаю.
Никогда еще Нортгемптон не видел на лице короля такого злобного, жестокого выражения, и никогда еще король так явно не демонстрировал ту обычно скрытую черту характера, которую подметил проницательный Овербери и описал одному своему близкому другу, определив короля как faux bonhomme[49]. Король поигрывал пуговицами камзола, на толстых пальцах его сверкали перстни.
– Ну, если и теперь Робин посмеет стать между этой крысой и мною… – Остаток фразы Нортгемптон не расслышал, однако поспешил ввернуть:
– Лорд Рочестер питает глубокое расположение к этом мужлану.
– Слишком глубокое расположение, – прорычал король. – Если б не Робин, я бы уже давно подвесил его за пятки. И даже теперь, уверен, Робин начнет уговаривать меня пощадить этого мерзавца. Но, Богом клянусь, на этот раз я слабости не поддамся!
Но, исторгнув эту клятву, его величество, казалось, усомнился в своей способности противостоять просьбам обожаемого фаворита. Однако негодование по поводу такого теплого отношения Робина к такому низкому негодяю взяло верх. Ревность, зависть, разлившаяся желчь ввергли короля чуть ли не в истерику.
– Несколько лет назад, – всхлипнул он, – я собирался отправить этого мужлана послом во Францию, чтобы такой ценой избавить и себя, и двор от лицезрения его богопротивной физиономии. Но Робин воспротивился, Робин хотел оставить его при себе, не думая о моих чувствах, о моей душе. Черт побери!
– Если ваше величество снова выскажет подобное предложение, лорд Рочестер вряд ли будет противиться. Он тоже прослышал о болтовне Овербери и, смею думать, будет рад от него избавиться, по крайней мере, теперь.
– Да, да, а тот поедет? Он поедет, этот неблагодарный, подлый человечишка? Нортгемптон пожал плечами:
– Ну, если не поедет… – Он осекся так внезапно, что король недоуменно поднял на него свои белесые глаза.
– О чем это вы подумали, дружище?
– Если он не поедет, – медленно и очень тихо произнес Нортгемптон, – тогда ему остается Тауэр. – И, как бы поясняя, добавил: – В наказание за неповиновение вашему королевскому приказу, за сопротивление желаниям вашего величества.
Они смотрели друг другу в глаза, и план, составленный Нортгемптоном, начал проникать в сознание короля.
– Будем надеяться, – так же медленно ответил король, – что он не подчинится. Куда безопаснее держать его в Тауэре. Тауэр – более надежное место, чем Московия, и по заслугам ему.
Нортгемптон прищурился:
– Сир, при известной находчивости такого несогласия можно будет добиться.
– И кто проявит требуемую находчивость?
– Если ваше величество доверит, то я.
– В таком случае вы сможете полностью доказать мне и свою надежность, и свою находчивость и, я надеюсь, сумеете добиться желаемого результата.
– Счастлив буду заслужить одобрение вашего величества. Старый граф откланялся, уверовав, что этим разговором добился сразу двух целей: во-первых, в случае успеха дела он повысит свой кредит в глазах короля, во-вторых, избавит двор от такого чудовищно неудобного господина, как сэр Томас Овербери.
За сим последовали переговоры между Нортгемптоном и Рочестером, в которых была проявлена полная откровенность, и между Рочестером и королем, в которых откровенности было меньше. Именно Рочестер поставил перед королем интересующий всех вопрос, когда они на следующий день, как обычно, обсуждали очередные государственные дела.
– Сир, посольство в Московию ждет посла.
– Да, да, – ответил король. – У тебя уже есть предложения Тайному совету?
Рочестер помедлил:
– Сэр Томас Овербери собирается покинуть мою службу.
– Неужели? Ах, да, не стану делать вид, что мне это неприятно. Я никогда не любил этого негодяя и не понимал, что ты в нем находишь. Но какое он имеет отношение к делам Московии?
– Он лучше всех других подготовлен к посольской деятельности в любой стране. Да и ваше величество в свое время так думали – вы ведь уже предлагали отправить его в Париж.
– Неужели предлагал? А, наверное, для того, чтобы избавиться от него… Пусть едет, Московия подойдет ему куда больше, чем Париж. Там, в холодной России, он сможет остудить свой пыл. И будет от меня далеко, хотя мне бы хотелось, чтобы он был еще дальше. Как видишь, я вполне откровенен. Он получит эту должность.