Кристофер Харт - Аттила
Люций спешился и прежде, чем они смогли его остановить, поднял на правое плечо тяжелую амфору с вином и пошел по деревянному трапу на борт. Это стоило ему таких мучений, что моряки просто не могли себе представить.
Еще незажившие раны на спине разошлись и начали заново кровоточить. Однако он не издал ни звука, не подал вида. Поставил амфору на стойку и вернулся за следующей.
Моряки переглянулись и пожали плечами.
Они думали, что будут грузиться целое утро, но благодаря помощи и силе незнакомца справились уже к пятому часу.
Капитан, тот самый, что разговаривал с Люцием, облокотился на планшир.
— Так ты хочешь попасть в Галлию?
— Нет, вы хотите попасть в Галлию. Я хочу, чтобы меня высадили в Новиомагнус.
— Высадили? Да ты знаешь, что теперь значит плавание в Британских прибрежных водах?
Люций покачал головой.
— Нет, представления не имею. Это ваша работа. Но когда вы высадите меня в Новиомагнусе…
— Если.
— Когда. Там я заплачу вам пять серебряных монет прежде, чем вы отчалите в Галлию.
Капитан, понизив голос, демократично посовещался с обоими членами команды и пробурчал:
— Ладно. Только сначала сходи разберись с лошадью.
Вон там, в таможне. Что получишь за нее, пойдет за первый взнос. Люций опять покачал головой:
— Куда еду я, туда и она.
— Нет.
— Да.
— Слушай, солнышко, я капитан этого судна, а капитан корабля в море — это маленький император. Его слово — закон. Никто на этой старой дырявой посудине не пернет без моего разрешения, понял? А кони — это одна из вещей, которых я не желаю видеть на своем судне.
— Или кошек, — сказал один матрос
— Или женщин с ихними месячными, — добавил второй.
— Или любой штуковины, сделанной из липы, — сказал первый.
— Или…
— Хватит, хватит, болтливые болваны, у нас у всех есть свои маленькие смешные предрассудки. Ваши — это кошки и обливающиеся кровью бабы, мои — кони. — Он снова повернулся к Люцию. — И мой предрассудок подсказывает мне, что корабли, погода и лошади сочетаются так же, как вино, женщины и целомудрие. Один намек на шторм, или вдруг Юпитер рассердится и начнет метать в нас стрелы, лошади начинают в панике метаться по судну. С этими вашими конями — сплошные чертовы неприятности. Значит, хочешь сохранить свою лошадь — она с тобой остается.
— Ты просто не знаешь Туга Бин, — сказал Люций, потрепав ее по холке.
— Чистая правда. И знаешь что? Как-то я не чувствую желания знакомиться с этой очаровательной дамочкой.
Так что давай вали отсюда и…
Люций шагнул на трап, ведя за собой Туга Бин.
— Если она причинит тебе во время плавания неприятности, — сказал он со спокойной решительностью, — я лично перережу ей глотку и выброшу ее за борт. Даю слово.
Капитан внимательно посмотрел на странного сероглазого любителя лошадей и понял, что тот, бесспорно, человек, чье слово кое-что значит.
— Десять серебряных монет, — проворчал он. — И ты на борту.
— Десять серебряных монет, — согласился Люций. — Когда высадишь нас в Новиомагнусе.
Моря этим поздним летом были спокойными, и плавание шло без происшествий, за исключением одного случая, когда они бросили якорь в Гадесе, чтобы взять на борт свежей воды. Оба матроса вернулись на судно, пошатываясь под тяжестью огромной амфоры. Поставив ее и утерев пот со лба, один из них сказал:
— Рим пал. Готам открыла ворота какая-то чуткая старая матрона, которая больше не могла видеть, как люди мрут с голоду. Можно подумать, что готы собирались войти в Рим и начать чертову бесплатную кормежку. Так что они вошли и обчистили город до дна.
Ни Люций, ни капитан не произнесли ни слова. Этого следовало ожидать.
— Потом Аларих, их вождь, отправился на юг и насмерть отравился, как говорят. Грязная работа
Люций вскинул глаза.
— Теперь готами правит его братец. Звать Атавулф.
Такой же крутой, как и его старший брат, по слухам. И знаете что? Знаете, на ком он женился? Или, точнее, кто вышел за него замуж? — Он распрямил ноющую спину. — Ну, просто не знаю, в какое время мы живем. Он просто пошел, и тут его подцепила императорская сестра, вот так вот.
Люций открыл рот.
— Принцесса… Галла Плацидия? — хрипло спросил он.
Матрос ткнул в него пальцем.
— Она самая. Сестра императора, как говорили, его правая рука. А теперь она — раз! — и выдала сама себя замуж за вождя готов!
Люций опустил голову на грудь и больше ничего не сказал.
Но тем же вечером, когда судно плавно скользило по волнам, и звезды высыпали на летнее небо, и луна зашла, и золотые берега Испании исчезали за их кормой вместе с уходящей ночью, капитан и оба его матроса сидели и недоумевали, поглядывая на своего странного пассажира, сероглазого британского всадника. Потому что Люций стоял на носу старого грузового суденышка, смотрел на звезды, воздев к небесам сжатые кулаки и запрокинув голову, и смеялся, словно ему рассказали самую забавную шутку на свете.
Изворотливая портовая сообразительность не подвела матроса.
Ночью 14 августа, через 410 лет после рождения нашего Спасителя, Рим пал. Впервые за почти восемьсот лет гордая столица империи услышала на своих улицах топот варварского войска.
Они хлынули через Саларийские ворота под пение торжествующих готических труб. Многие голодающие приветствовали их, словно пришел конец их страданиям.
Более того, Аларих, христианский вождь своего народа, отдал строжайший приказ: хотя все трофеи принадлежали его людям по jus belli ни одна церковь, ни одна часовня и никакое другое место христианского поклонения трогать никто не смел. И ни единая святая женщина тоже не подпадала под обычный jus belli. И воины-готы, длинноволосые, усатые варвары, вели себя сдержанно и далее благородно.
Разумеется, без грабежа не обошлось, и пропали сокровища многих веков — конечно, в свою очередь их тоже отняли у более слабых колонизированных народов. Но рассказов о зверствах и, пытках, каких всегда ожидаешь, когда рушится великий город, было немного, и весьма неправдоподобных. Репутация готов и в смысле военной свирепости, и в смысле определенной горделивой снисходительности по отношению к более слабым, в очередной раз подтвердилась. Рассказывали, что самые ужасные зверства, случившиеся за эти несколько судьбоносных часов, совершались не светловолосыми захватчиками, а, под прикрытием хаоса и ночи, ожесточившимися рабами, которые мстили своим жестоким господам за годы угнетений.
Дома по всей Via Salaria подожгли, превратив в факелы, чтобы освещать армии путь в сердце города. И там, среди семи холмов, многие великие римские башни и дворцы превратились в пепел и прах. Дворец Саллюста на Квиринальном Холме, рядом с банями Диоклетиана — этот драгоценный камень архитектуры, в котором хранились несметные сокровища Нумидии, шедевры ювелиров и золотых дел мастеров, художников и скульпторов, был сожжен и уничтожен за одну ночь, а содержимое пропало навеки. Так же, видный издалека, пылал в ночи дворец баснословно богатого клана Аникиана. Повозки, нагруженные золотом и серебром, шелками, украшениями и нарядами, грохотали, выезжая из ворот в лагерь готов.
