Мэри Рено - Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря (сборник)
Молодая девица с оленьими глазами, подведенными, чтобы казались еще больше, сказала:
– Выходит, эти материковые царьки до сих пор приносят себя в жертву? Как в старых песнях? Как интересно быть мужем, путешествовать по таким диким землям. Скажи мне, кто из них царевич?
Ее подружка заслонила рот веером из фазаньих перьев и прошептала:
– Сама увидишь.
Они отвели глаза с накрашенными синими ресницами и посмотрели вниз. Я начал замечать, что эти жены смотрят на девушек и говорят о них так, словно те уже мертвы; к нам, мужам, отношение было иное. Я удивился этому.
Двое мужей обошли нас, насыщая свой взгляд без развращенной бойкости игроков, скорее с прохладцей, словно бы осматривали коней. Я услыхал, как один из них произнес:
– Не понимаю, зачем Лукос затеял это представление. Если бы он подождал до торгов, то и сам получил бы шанс.
Второй отвечал:
– Нет, не он один знает обычай. Должно быть, он хочет, чтобы о нем говорили, иначе продал бы новость сам знаешь куда.
Первый огляделся вокруг и проговорил:
– Из нижнего дворца никого. Если он узнает последним, Лукос пожалеет об этом.
Второй молча поднял брови и повел глазами. Я проследил за его взглядом.
Приближалось еще одно кресло, точнее говоря, тележка. Тянули ее два огромных вола, рога их были выкрашены в алый цвет, а кончики позолочены. Кожаный полог на четырех резных шестах затенял подобное трону кресло, в котором сидел мужчина. Очень смуглая – не ржавого цвета, как у природных критян, – кожа его отливала зеленью спелых олив. И еще – он был массивный, как буйвол; шея, пожалуй, не уже головы, и лишь полоска иссиня-черной бороды разделяла их. На низкий лоб набегали завитки намасленных черных кудрей; черные ноздри широкого носа выпячивались наружу. Можно было бы сказать, что у него звероподобное лицо, однако толстогубый рот явно принадлежал мыслящему человеку. А вот глаза его мне ничего не сказали. Они просто смотрели, а сам он решал тем временем, как поступить. Безразличный взгляд напомнил мне о чем-то из давно забытого прошлого.
Кресло приблизилось, и слуга остановил волов. Придворные принялись приветствовать новоприбывшего, с изяществом прикасаясь кончиками пальцев ко лбу; он отвечал небрежно и грубо – буквально движением пальца. Не выходя из кресла, он поманил к себе согнувшегося в поклоне Лукоса. Я едва мог разобрать их слова.
– Ну, Лукос, надеюсь, что ты уже потешил себя. Но если ты думал угодить мне, значит ты больший дурак, чем кажешься.
Скажи это вождь во время похода, в таких словах не было бы ничего предосудительного. Но среди всего здешнего жеманства и любезных слов – казалось, дикий зверь вломился в перепуганную толпу. Все присутствовавшие отступили назад – чтобы не показалось, что они прислушиваются к разговору.
Лукос ответил:
– Мой господин, здесь никто ничего не знает. А это представление в гавани юноши и девушки устроили сами, развлечения ради. Люди решили, что я успел натаскать их, но я ничего не сказал и приберег правду лишь для тебя. В них кроется больше, чем знают они сами.
Тот кивнул, словно бы говоря: «Что ж, может быть, ты врешь, а может, и нет», и обратил к нам взгляд, пока Лукос что-то нашептывал ему на ухо.
Аминтор, стоявший возле меня, спросил:
– Как ты думаешь, это сам Минос?
Я поглядел вновь и приподнял бровь.
– Он? Никогда. Дом Миноса – эллинский. К тому же это не царь.
Едва эти слова вылетели у меня изо рта, я услыхал, как оборвалось чириканье голосов, словно птичья песня перед бурей. Мы долго простояли здесь, как неразумный скот, выслушивая мнения о себе, и я забыл о том, что нас тоже могут понять. Человек этот услышал меня.
Придворные переполошились, словно бы я метнул между ними молнию, которую тем не менее не следовало замечать.
Я подумал: «К чему вся эта суета? Либо этот муж – царь, либо нет». И тут взгляд его слегка выкаченных глаз обратился ко мне. Мне сразу же вспомнилось, где я видел их: так смотрел на меня в Трезене дворцовый бык, прежде чем, пригнув голову, броситься вперед.
«Что же я натворил? – размышлял я. – Та старуха во дворце правильно назвала меня суетливым. Я хотел, чтобы о нас заговорили, и что из этого вышло? Это чудовище, которое явно может здесь взять все, что ему угодно, захочет теперь заполучить нас; а ведь это, без сомнений, худший хозяин в Кноссе. Вот что бывает с самонадеянными; следовало положиться на волю бога».
Тут он оставил кресло. Я ожидал, что подобная туша поднимется над землей хотя бы локтя на четыре, однако он оказался ростом со среднего эллина – так коротки были его ноги. Он подошел ближе, и я ощутил в нем нечто такое, отчего по коже моей побежали мурашки. Дело было не в его уродливой внешности или злобном взгляде – в этом человеке, бесспорно, таилось нечто противоестественное.
Он стал ходить вокруг нас, оглядывая. С юношами он обращался как управитель, покупающий мясо на рынке, с девушками вел себя совершенно бесстыдно, невзирая на взгляды окружающих – должно быть, полагая себя выше их мнения. Меланто рассердилась, обрадовав его этим; Гелика, возможно знакомая с подобным обращением по своему ремеслу, стояла с молчаливым презрением на лице; Нефела отпрянула. Он расхохотался и шлепнул ее по заду. Увидев, что он приближается к Хрисе, которая стала мне дороже всех девушек, я негромко сказал ей:
– Не бойся. Ты принадлежишь богу.
Он сверкнул глазами в мою сторону, и я понял, что меня приберегают напоследок.
Изображая безразличие, я отвернулся, и взгляд мой упал на носилки, которых прежде здесь не было. Они стояли невдалеке, плотные богатые занавески были задернуты. Один из носильщиков подозвал Лукоса. Тот без промедления направился к ним, низко поклонился и приложил стиснутый кулак ко лбу, как делаем мы, приветствуя богов. Занавески раздвинулись, но узкая щель ничего не открыла мне; кто-то внутри заговорил, хотя я не слышал голоса. Чтобы лучше слышать, Лукос преклонил одно колено прямо в пыли.
Я ожидал, что почести окажут и остальные. Но они, ограничившись беглым взглядом, словно бы ничего не замечали. Подобное равнодушие глубоко удивило меня. Я-то думал, что кое-что знаю о власти, о том, как подобает держаться со знатным человеком. «Но здесь что-то другое, – подумал я. – Это требование скрытности присуще лишь богу». Но больше времени на размышления не оставалось – тот человек подошел ко мне.
Поглядев мне в глаза, он притянул к себе мохнатыми черными лапами Хрису и принялся тискать ее. Гнев душил меня, но я понял, что, если ударю его, первой ответит Хриса. Поэтому, справившись с собой, сказал ей:
– Не обращай внимания. Здешние люди невежественны.
Он повернулся ко мне – я и не думал встретить в нем подобную быстроту – и схватил меня за подбородок. От тела его исходил густой и удушливый запах мускуса. Удерживая мое лицо одной рукой, другой он размахнулся и ударил по щеке так, что глаза мои увлажнились. Что-то потянуло к земле мою руку; позже я нашел на ней метки ногтей Хрисы. Если бы не она, я бы забыл обо всем, но в ней под хрупкостью таилась сила. За спиной среди придворных я услышал ропот, словно бы на их глазах был нарушен обычай; они были даже более потрясены, чем я, – ведь никто не считает, что у рабов есть хоть какие-то права. Я был бы готов к подобному обхождению, если бы не та забота, которой нас окружали на корабле. Услышав голоса, он резко обернулся, но увидел перед собой невозмутимые лица: здешние придворные – мастера своего дела. Что касается меня, я ненавидел их за то, что они это видели: а вдруг еще подумают, что я заплакал?
