Ян Гийу - Путь в Иерусалим
На шестой день, когда он уже довольно далеко продвинулся в своей работе, ему помешал послушник с испуганным лицом, который, очевидно, испугался еще больше, увидев брата Гильберта с горящими глазами и спутанными волосами. Послушник, однако, был послан отцом Генрихом, который звал брата Гильберта на срочную встречу.
Брат Гильберт тут же прервал свою работу и отправился в лаваторий, чтобы предстать перед своим приором в достойном виде.
Отец Генрих ожидал его в своем любимом скриптории. Осень еще только начиналась, но вечера уже стали прохладными. Отец Генрих так и не сумел привыкнуть к северному климату, поэтому для разговора вместо каменных скамеек в галерее у сада он выбрал скриптории. — Добрый вечер, мой милый Вулкан, — произнес отец Генрих шутливое приветствие, когда чисто вымытый, но все еще разгоряченный брат Гильберт нагнулся, чтобы пройти в низенькую дверь. — В таком случае, добрый вечер, мой дорогой отец Юпитер, — тем же тоном ответил брат Гильберт и без приглашения уселся перед пюпитром, за которым стоял отец Генрих, что-то записывая в свою тетрадь.
Некоторое время царило молчание, пока отец Генрих заканчивал какую-то завитушку; затем он медленно вытер перья и отложил их. Наконец, прокашлявшись, — для брата Гильберта, как и для многих других в Варнхеме, это было сигналом к тому, что сейчас последует длинное объяснение, — он заговорил.
— Через некоторое время я выслушаю исповедь нашего сына Арна, — начал отец Генрих с глубоким вздохом. — И я собираюсь дать ему отпущение грехов. Сразу же. Для него это будет неожиданно и непонятно, ибо он полон раскаяния, подавлен сознанием своего греха и тому подобное. Но ты, воистину любимый брат мой, должен знать, что я долго размышлял и пришел к выводу, который ни мне, ни тебе не будет приятен. То есть то, что случилось, не ошибка Арна, а, скорее, твоя и моя вина. Мы имеем конфликт между мирским законом, сколь бы варварским он ни казался нам, и законом Божьим. Ни мирской, ни божественный закон не покарает Арна. Что же касается нас с тобой, то тут дело более щекотливое, и ты знаешь, что я имею в виду.
— Прости меня покорно, святой отец, но ведь я говорил, — быстро ответил брат Гильберт. — Мы должны были сказать ему, кто он такой. Если бы он знал, кто он, когда встретил этих пьяных крестьян…
— То ничего плохого не случилось бы, я знаю! — прервал его отец Генрих, в голосе которого было больше отчаяния, чем раздражения. — Но в любом случае мы сделали то, что сделали, и теперь должны подумать о последствиях. Со своей стороны, я попытаюсь убедить Арна в том, что он прощен перед Богом, хотя не думаю, что это будет просто. Да поможет мне Бог, я действительно люблю этого мальчика! Когда он уезжал от нас, направляясь в дом своего отца, он являл собой столь редкое зрелище человека безгрешного…
— Персеваль, — задумчиво пробормотал брат Гильберт. — Воистину юный Персеваль.
— Кто? Ах он, ну пусть, — буркнул в ответ отец Генрих, ход мыслей которого был несколько нарушен. Прежде чем продолжить, он некоторое время молчал. — Теперь, брат Гильберт, как твой приор, я велю тебе следующее. Когда Арн придет к тебе от меня, ты должен рассказать ему, кто он такой, объяснить то, чего не могу объяснить я. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Я полностью уверен в этом и в точности исполню твое приказание, — с глубокой серьезностью ответил брат Гильберт.
Отец Генрих молча кивнул, а затем ушел, махнув на прощание рукой. Брат Гильберт долго еще оставался в скриптории. Он молил Господа, чтобы тот дал ему силы и научил, что сказать, когда он будет исполнять только что полученное приказание.
* * *Арн провел десять дней в одной из гостевых келий Варнхема. Но он отказался от всего, что полагалось гостям монастыря, — от плотного соломенного матраса, красных тканых покрывал и овечьих шкур, наложил на себя обет молчания, а в пищу употреблял только хлеб и воду.
Отец Генрих нашел Арна бледным, с застывшим от скорби взглядом. Было непонятно, ясен ли его рассудок и поймет ли он, что вскоре должно с ним случиться. Отец Генрих решил вести себя как и положено исповеднику, не демонстрируя ни жалости, ни строгости.
— Я готов теперь выслушать твою исповедь, сын мой, — сказал он, сел на жесткое деревянное ложе и знаком показал Арну, чтобы тот сел рядом.
— Прости меня, святой отец, ибо я согрешил, — сказал Арн. Голос его прервался, и Арн робко кашлянул, потому что после десяти дней молчания ему было трудно говорить. — Я совершил самый тяжкий из всех грехов, и мне нет прощения. Я убил двух человек, хотя вместо этого мог лишь слегка их поранить. Я убил двух человек, хотя знал, что для моей души было бы лучше, если бы я умер сам и встретил Господа Иисуса Христа, не отягощенный этим грехом. Поэтому я готов понести любое наказание, которое ты наложишь на меня, отец. И ни одно из них не покажется мне суровым.
— Это все? И больше ты ни в чем не хочешь покаяться? — легкомысленным тоном спросил отец Генрих, но тут же пожалел об этом, опасаясь, что юноша подумает, что он смеется над его муками.
— Нет… это все… то есть я хочу сказать, что у меня были злые и ложные мысли, когда я пытался отвести от себя вину, но это уже я признал, — ответил Арн, заметно растерявшись.
Отец Генрих тут же почувствовал облегчение оттого, что Арн смог контролировать себя, получив столь непонятный вопрос. Но теперь на Арна должна снизойти милость Божья, которая часто превосходит человеческое разумение. Отец Генрих сделал глубокий вдох и в последний раз обратился за советом к Богу, прежде чем произнести два решающих слова. Он чуть медлил, до тех пор, пока не почувствовал, что Бог дал ему необходимую поддержку.
— Те absolve, я прощаю тебя во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, сын мой, — сказал он и перекрестил сперва Арна, а потом себя.
Арн уставился на него, словно завороженный, не в состоянии понять то, что он только что услышал. Отец Генрих терпеливо ждал, когда юноша осознает смысл его слов. Потом он натужно закашлялся, предваряя начало объяснения. — Милость Божья воистину велика, и теперь ты действительно освобожден от греха, сын мой. Я, с Божьей помощью, простил тебя как твой исповедник и как смиренный служитель Господа. Возрадуемся же тому, что произошло, но не будем взирать на это легкомысленно. Знай же, что время, которое ты провел здесь в одиночестве и молитве, я тоже не потратил впустую. И если Бог, возможно, сказал тебе нечто иное, чем Он сказал мне, то в этом, наверное, также кроется глубокий смысл, ибо это было очень сложное дело, самое сложное для меня как исповедника. Муки раскаяния, которые ты испытал в течение этих дней, стали частью твоего испытания.
