Альфред де Виньи - Сен-Map, или Заговор во времена Людовика XIII
— И мнится мне, вы испили ее до дна,— серьезно ответил де Ту.
— Я все вам объясню немного погодя,— в замешательстве проговорил Сен-Мар.— А теперь, если вы любите меня, наденьте парадный костюм, и едемте во дворец: я должен присутствовать при туалете королевы.
— Я обещал слепо следовать за вами,— сказал советник.— Однако так дольше продолжаться не может, клянусь честью…
— Повторяю, возвратившись от королевы, я все подробно объясню вам. Но поторопитесь, скоро десять часов.
— Я еду с вами,— сказал де Ту, вводя его в кабинет, где находились граф дю Люд и Фурнье. И тут же прошел в другие покои.
Глава XVII
ТУАЛЕТ КОРОЛЕВЫ
Словно спускаясь в пропасть, мы отправляемся на поиски старинных прерогатив дворянства, уже одиннадцать веков покрытого пылью, кровью и потом.
МонтескьеКарета обер-шталмейстера быстро катила по направлению к Лувру; Сен-Мар опустил занавески и взял своего друга за руку.
— Дорогой де Ту, — взволнованно сказал он, — я храню в сердце своем великие тайны, и, поверьте, их тяжесть гнетет меня; но до сих пор две важные причины вынуждали меня молчать: страх подвергнуть вас опасности и — признаться ли вам? — страх перед вашими советами.
— Вам хорошо известно, однако, что я пренебрегаю первыми, но я полагал, что вы не пренебрегаете вторыми.
— И все же я опасался их и продолжаю опасаться: я не хочу, чтобы меня отговаривали. Молчите, друг мой! Ни слова, заклинаю вас, пока вы не увидите и не услышите того, что должно произойти. Из Лувра я отвезу вас домой и, выслушав, уеду, чтобы продолжить свое дело, ибо решимость моя непоколебима предупреждаю вас; это я сказал и тем господам, которых застал у вас.
В тоне Сен-Мара не было и тени той резкости, которую предполагали эти слова; его голос звучал ласково, глаза смотрели доверчиво, мягко, дружелюбно, выражение лица было спокойное и непреклонное; ничто не говорило о малейшем усилии над собой. Де Ту заметил это и опечалился.
— Горе нам! — воскликнул он, выходя из кареты вместе со своим другом.
И, вздохнув, последовал за ним по парадной лестнице Лувра.
Стражники при дверях во всем черном с булавами черного дерева в руках возвестили об их приезде. Войдя к королеве, друзья увидели ее сидящей перед туалетом. Это был темный деревянный столик с черепаховыми, перламутровыми и медными инкрустациями, сочетание которых создавало множество затейливых узоров, довольно безвкусных, хотя они и сообщали мебели того времени пышность, пленяющую нас и поныне; закругленное кверху зеркало — светские женщины нашли бы его теперь весьма убогим — занимало середину стола, на котором были в беспорядке разбросаны драгоценности и украшения. Анна Австрийская сидела в глубоком кресле, обитом малиновым бархатом с длинной золотой бахромой, и держалась неподвижно, торжественно, словно восседала на троне, а донья Стефания и г-жа де Мотевиль, стоя по обеим сторонам, едва прикасались гребнем к белокурым волосам королевы, как бы для того, чтобы закончить прическу, которая была, однако, вполне закончена и уже перевита жемчугами. Волосы Анны Австрийской поражали своеобразной красотой — они казались мягкими и нежными, как шелк. Ничем не затененный свет падал на лоб королевы, которой не приходилось этого опасаться, ибо ее ослепительно белая кожа соперничала свежестью с утром и лишь выигрывала от яркого освещения; у нее были большие голубые глаза с зеленоватым оттенком и алый рот с чуть выпяченной и раздвоенной, как вишня, нижней губой — характерной особенностью принцесс австрийского дома, которую можно видеть на всех женских портретах этой эпохи. Очевидно, желая угодить придворным дамам, художники придавали им сходство с королевой. Черное платье, обязательное тогда при дворе, фасон которого был установлен специальным эдиктом, еще больше подчеркивало белизну ее рук, открытых до локтя и выступавших из пены кружев, украшавших широкие рукава. Великолепные жемчужины висели у нее в ушах, букет крупного жемчуга был приколот к корсажу и спускался до самого пояса. Такова была внешность королевы в то утро. У ее ног играл на двух бархатных подушках четырехлетний мальчик, разбиравший маленькую пушку, — это был дофин, будущий Людовик XIV. Герцогиня Мария Мантуанская сидела на табурете по правую ее сторону, принцесса де Гемене, герцогиня де Шеврез и госпожи де Монбазон, де Гиз, де Роган и де Вандом — все красивые и сиявшие молодостью, стояли позади. В оконной нише, держа под мышкой шляпу, брат короля тихо беседовал с герцогом Буйонским, рослым, плотным, краснолицым мужчиной, у которого был пристальный, дерзкий взгляд. Стройный офицер лет двадцати пяти только что вручил Гастону Орлеанскому какие-то бумаги, и герцог Буйонский, по-видимому, объяснил собеседнику их содержание.
Поклонившись королеве, которая сказала ему несколько ласковых слов, де Ту подошел к принцессе де Гемене и что-то стал говорить ей вполголоса с ласковой непринужденностью; но во время этой интимной беседы он внимательно наблюдал за всем, что касалось его друга, и, втайне трепеща, как бы судьба Сен-Мара не была вручена недостойной избраннице, присматривался к принцессе Марии испытующим взглядом матери, заботливо выбирающей невесту для своего сына, — он полагал, что герцогиня Мантуанская не чужда замыслам Сен-Мара. Он с неудовольствием заметил, что великолепный убор доставляет Марии гораздо больше суетной радости, чем это надлежало бы в такую минуту. Она то и дело поправляла на лбу и в волосах рубины, блеск и окраска которых не могли соперничать со свежестью ее румянца; она часто посматривала на Сен-Мара, но в этом взгляде сквозило скорее кокетство, нежели любовь, и глаза красавицы постоянно обращались к зеркалу, проверяя, нет ли какого-нибудь изъяна в ее наряде. Эти наблюдения навели советника на мысль, что он ошибся в своих подозрениях, особенно когда он увидел, с какой самолюбивой радостью Мария сидит рядом с королевой, бросая высокомерные взгляды на остальных придворных дам, которые вынуждены стоять позади.
«В сердце девятнадцатилетней особы, — подумал он, — царила бы одна любовь, тем более сегодня, значит… это не она».
После того как оба друга вполголоса обменялись несколькими словами с каждым из присутствующих, королева еле заметно кивнула г-же де Гемене; и по этому знаку все дамы, кроме Марии Гонзаго, как бы сговорившись, молча и с глубокими реверансами вышли из комнаты. Тогда, отодвинув кресло от туалетного столика, королева сказала Гастону Ореанскому:
— Прошу вас, брат мой, сядьте возле меня. Мы посоветуемся о том, о чем я вам уже говорила. Мария Гонзаго здесь не лишняя, и я попросила ее не уходить. Нечего бояться, что нам помешают.
