Алла Бегунова - Звенья разорванной цепи
Если русские и французы считались друзьями Австрии, то пруссаки — ее заклятыми врагами еще со времен великой императрицы Марии-Терезии. Но в лексиконе дипломата не существует слова «заклятый враг», а вежливость есть первейшее его достоинство. Венцель-Антон-Доминик Кауниц хоть и в последнюю очередь, но подошел к рослому, статному мужчине лет сорока от роду — графу Подевильсу, послу королевства Пруссия, и его первому секретарю Якоби. Канцлер спросил пруссаков о здоровье их государя — Фридриха-Вильгельма Второго.
Подевильс был племянником известного прусского дипломата середины XVIII века, должность в Вене досталась ему по родственным связям и как бы по наследству: дядюшка служил послом в Вене в 1740–1750 годах. Между тем ничего приятного или легкого в ней не заключалось. Австрийцы сторонились пруссаков, устанавливать контакты и добывать конфиденциальные сведения им приходилось с большим трудом. К тому же скупость прусского Министерства иностранных дел и его руководителя, канцлера Герцберга, доходила до смешного. Всего 300 дукатов в год получал граф Подевильс на осведомителей. Узнать что-либо экстраординарное об австрийской армии, чиновничьем аппарате, настроениях общества не представлялось возможным. Якоби каким-то образом выкручивался и два раза в неделю отправлял в Берлин по почте длинные и громоздкие отчеты.
Пруссаки тоже со злой усмешкой наблюдали за разговором австрийского дипломата с князем Голицыным и первым секретарем российского посольства. Им давно надоели русские баре, которые в Вене сыпали золотом без счета направо и налево. Их родина, маленькая и бедная Пруссия, не могла позволить себе таких трат. Но граф Подевильс и его помощник Якоби упорно надеялись на перемену участи, на поражение северного колосса в какой-нибудь из хитрых европейских международных комбинаций, что без конца зреют в умах здешних ненавистников России…
Раздались звуки фанфар.
Гости поспешили в Большой императорский зал, где монарх обычно являлся перед своими подданными на подобных торжествах. Распорядители приема быстро построили толпу рядами вдоль широкой красной суконной дорожки. Она вела от закрытых дверей через весь зал к возвышению, на котором стоял трон. Посол князь Голицын и первый секретарь фон Рейнеке вместе с женами очутились примерно в центре зала, у самого края дорожки справа.
Фанфары заиграли снова.
Огромные солдаты-гренадеры в белых кафтанах, в блистающих медными налобниками шапках-митрах открыли обе половинки двери, и Иосиф Второй вступил на красную дорожку. Он был одет в роскошную и длинную горностаевую мантию, расшитую золотом и красным бархатом. Голову его венчала высокая красно-золотая корона, называемая в Австрии «короной Рудольфа». Все кавалеры низко склонились перед ним, все дамы присели в глубоком реверансе.
Император шел очень медленно.
Конечно, Аржанова узнала его, но с трудом.
По Крыму ей помнился человек лет сорока пяти, энергичный, подвижный, среднего роста и крепкого телосложения, ни полный и ни худой. На его овальном лице четко проступал прямой, «габсбургский» нос, светлые, чуть навыкате глаза, круглые румяные щеки. Южное солнце мгновенно покрыло загаром его слишком белую кожу, ведь он много времени проводил на свежем воздухе. Катался с Екатериной Алексеевной в ее открытом царском экипаже, с Потемкиным осматривал батареи на берегах севастопольской бухты, с моряками поднимался на борт русских военных кораблей.
Иосиф Второй интересовался всем, что попадалось ему на глаза, охотно вступал в разговоры, пользуясь немецким и французским языками, задавал вопросы офицерам. Он прибыл в Россию под именем графа Фалькенштейна и не требовал никаких императорских почестей. Так же, инкогнито, он пожелал в Бахчисарае посетить восточный базар. Государыня дала ему в сопровождающие княгиню Мещерскую как главного специалиста по мусульманскому вопросу.
Переодевшись в татарскую одежду, Флора провела августейшего гостя по Ашлык-базару, помогала ему при беседах с лавочниками и купцами и даже задешево сторговала для него серебряное блюдо старинной персидской работы с дивным орнаментом из цветов и листьев. Классическое угощение «бузой» — татарским национальным напитком из перебродившего проса — завершило эту небольшую экскурсию.
Где теперь тот человек, жизнерадостный и любознательный, запросто болтавший по-французски с Анастасией под сенью крымских кипарисов и тополей?
Сейчас мимо нее прошел некто, действительно похожий на Иосифа Второго, однако страшно исхудавший, страдающий от внутренней физической боли, с глазами, точно присыпанными пеплом. Он усилием воли заставлял себя ступать твердо, держать на бледных устах улыбку, смотреть на придворных властно и уверенно. С тихим шорохом по красному сукну стлалась за ним императорская мантия, и в этом звуке Аржановой почему-то почудилось нечто неотвратимое, напоминающее почти бесшумные шаги Смерти, которые она в своей жизни слышала не раз.
Сев на трон, император обратился к присутствующим с краткой речью. Он сказал о том, что год 1789-й минул и принес Австрии не только радости, но и тревоги, что возлюбленный им и верный ему народ должен приготовиться к новым испытаниям и всегда уповать на единственного своего защитника — Иисуса Христа. Затем Иосиф Второй поздравил всех с праздником и пожелал веселого Рождества.
Далее с Рождеством Христовым императора начали поздравлять присутствующие в зале. Первым от имени австрийской армии выступил Фридрих-Иосия принц Кобург-Заальфельд, герцог Саксонский, генерал-фельдмаршал, кавалер ордена Марии-Терезии Большого креста, награжденный за сражения при Фокшанах и Рымнике, где вместе с Суворовым он разбил турецкую армию. В Австрии, естественно, старались преувеличить его заслуги в этом деле. Но Аржанова помнила слова Потемкина о том, что диспозицию к обеим баталиям составлял генерал-поручик Суворов и решающую роль в них сыграла атака русских полков и эскадронов.
Граф Перген, министр внутренних дел, представил императору десять своих лучших чиновников. Речь министра изобиловала литературными цитатами из древнеримских авторов. А как иначе рассказывать в высшем обществе о притонах, ликвидированных ими, о борьбе со взятками на таможне, о прекращении судебного произвола против лютеран, кальвинистов и православных, которым закон 1782 года предоставил равные гражданские права с католиками?
Это была скучная и совсем не рождественская речь. Ввиду болезни императора министр пользовался любым случаем, чтобы донести до правителя и получить ответ хотя бы на часть насущных проблем, возникших перед Империей за последний год. Но такое ему удавалось далеко не всегда.
