Пантелеймон Кулиш - Чёрная рада
Приятели обнялись и поцеловались. Петро крепко сжал Череваня прощаясь, а тот, как бы поняв его чувство, сказал:
— Ой, бгатику! Не лучше ли было бы, коли б мы не гонялись за гетманами!
С тем и разъехались. Шрам поворотил на Козелецкую дорогу, а Черевань, в сопровождении Василя Невольника, возвратился в хутор своего родственника. Василь Невольник до самого хутора отирал рукавом слезы.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
Настане суд, заговорять
И Дніпро и горы,
И потече сторіками
Кров у сине море
Дітей ваших, и не буде
Кому помогати:
Одцураетця брат брата
И дитины мати;
И дым хмарою заступить
Сонце перед вами,
И на віки проклянетесь
Своими сынами!
Аноним.Между тем новый гетман пировал в Нежине. Возле него сидели московские послы. Их сановитая наружность резко противоречила плутоватой мине Бруховецкого и дикости ухваток и речей запорожских его старшин. Казалось бы, этим людям никогда не сойтись на общий пир; но такова сила корыстолюбия, что сановитые вельможи не устыдились подружиться с бесчестными разбойниками, а людей, которые сделали бы им честь своею дружбою, предали поруганию и тиранству. За золото Бруховецкого они бесстыдно обманывали своего царя, который во всем на них полагался, и сделались причиною последовавших скоро за тем между Россиею и Украиною войн, которые погубили множество народу с той и с другой стороны и надолго поселили племенную неприязнь и отчуждение.
Тут же за столами сидели и городовые старшины, тайно продавшие Бруховецкому Сомка и его приятелей. Теперь, слушая неистовые речи запорожцев, они невольно вспоминали пиры Сомковы, на которых слышались толки о доблестях казацких, о лучшем устройстве Украины, и не один из них, подобно Иуде, почувствовал, что он сделал; но уже поправить дело было невозможно; поневоле должны были брататься с разбойниками. А те сидят в чужих жупанах, то слишком узких, то слишком широких, пьют горилку, как воду, и в шумном крике хвалятся самыми варварскими делами.
Князь Гагин с удивлением посматривал на пирующих. После чинных московских обедов, этот пир казался ему настоящим Содомом.
— Неужто у вас в Сечи всегда так шумно пируют? спросил он у Бруховецкого.
Но прежде нежели гетман собрался с ответом, один из братчиков грубо вмешался в беседу и отвечал за гетмана известными стихами:
В нас у Січі то и розум, хто Отченаш знае;
Як у ранці вставши, вмыетця, то чарки шукае;
Чи чарка то, чи ківш буде, не глядить переміны,
Гладко пъють, як з лука бъють до ночноі тіни.
Когда же запорожцы начали расхватывать со стола мещанское серебро, князь испугался не на шутку и тотчас простился с Бруховецким. А Бруховецкий того только и ждал. Ему хотелось остаться без чужих с своими казаками: не все еще он кончил.
Распрощавшись с князем и его свитою за воротами, он хотел воротиться на двор, как увидел приближающихся к себе двух запорожских стариков с молодым братчиком посредине. Взявши с двух сторон за ворот, они вели его через городскую площадь, сурово поводя из-под седых бровей глазами, подобно волкам, которые, схватив где-нибудь под селом неосторожную хавронью, ведут за уши в лес на расправу.
— Где это вы, батьки, бродили до сих пор? спросил их Бруховецкий.
— Да вот, видишь ли, за этим негодяем и обед потеряли.
— Что ж он?
— Эге, что! Тут такого стыда наделал товариству, что срам и говорить! Повадился вражий сын ходить к ковалихе. У Гвинтовки под хутором коваль живет, так он туда и повадился.
— Так это вы поймали его на горячем учинке?
— Сцапали, пане гетмане, так, как кота над салом. Нам уже давно донесено, что Сенчило скачет в гречку. Э, постой же, вражий сын! Дай нам тебя подсмотреть! Да уже и не спускали с него глаз. Что ж? Тут добрые люди на раде гетмана избирают, а он негодный шмыг да к ковалихе. А мы за ним наглядком. — «Отвори!» Не отворяет. — «Отвори!» Не отворяет. Мы разломали дверь, а он поганый там, как боров в берлоге...
— Что ж вы это думаете делать с ним?
— А что ж больше, если не киями? Только уже этого не так, как Кирила Тура. Этому нужно так нагреть бока, чтоб не топтал больше травы.
Запорожцы столпились вокруг разговаривающих и вытянули шеи, слушая, что скажет гетман. А Бруховецкий прежде, нежели изречь решение, окинул глазами окружавшую его толпу, и, видно, взгляд его был понят некоторыми, потому что ему отвечали значительною усмешкою.
— Ударить на раду! сказал он.
И не прошло минуты, как окличники начали кричать обычный зов, ходя по базару, а посреди площади войсковой довбыш начал бить в литавры.
Запорожцы сходились со всех сторон на вечевой призыв с необыкновенною поспешностью, так что, пока городовые казаки собрались на площади, они успели составить из одних себя в несколько рядов вечевой круг и пропустили в средину его только гетмана, старшин да стариков с обвиненным.
Когда гетман стал на своем месте, под бунчуком и знаменем, все умолкнули, прислушиваясь, что будут говорить старейшины. Вот и выступил на средину один из обвинителей казака Сенчила; но лишь хотел раскланяться на все стороны, как Иван Мартынович велел ударить в серебряные гетманские бубны и открыл раду собственною речью.
— Паны полковники, есаулы, сотники, и вся старшина, и вы, братчики запорожские, и вы, казаки городовые, а особливо вы, мои низовые детки! К вам теперь обращаю я слово. Когда заохочивал я вас идти со мною в Украину на волю и на роскошь, неужели я тогда против вас злоумышлял? Неужели я думал тогда кормить вас тут киями, а поить на привязи к столбу? Ох, Боже мой, Боже! Я сердца своего оторвал бы кусок да дал моим деткам; а тут седые сечевые головы все кии да кии вымышляют! И за что ж должен погибнуть хоть бы и этот несчастный Сенчило? (Сенчило стоял посреди круга). За то, что случилось, может быть, раз на веку вскочить в гречку! Какой же его бес удержится, когда мы здесь беспрестанно ходим посреди пашни? Хорошо было карать так в Сечи, а тут придется нам за женщин перегубить всех братчиков. Как вам кажется, паны молодцы, правду я говорю, или нет?
И запорожцы со всех сторон заревели:
— Святую правду, пане гетмане! Святую правду!
— А вам как кажется, батьки? спросил гетман у стариков.
Но старики, пораженные его речью, стояли потупя головы, и ничего не отвечали. Долго размышляли, стоя посреди безмолвствующей рады, седые патриархи, долго посматривали один на другого, качая головою и как бы не веря ушам своим; наконец один из них, именно батько Пугач, выступил несколько вперед и сказал:
