Виталий Гладкий - Вечный хранитель
Чтобы войти в Антипкино жилище, Фанфану пришлось исполнить целый комплекс гимнастических упражнений, потому что порог оказался высотой около двух футов[76], а дверь была не выше трех футов. Попав внутрь дома, Фанфан едва не задохнулся от печного дыма и запахов нечистого жилья. Он с невольным ужасом посмотрел на щелястые стены с полчищами клопов, которые с нетерпением ждали, когда хозяева и гости улягутся спать.
Наступив на хвост тощей кошке, распугав кур, которые преспокойно клевали что-то посреди избы, и едва не упав, зацепившись за старого рябого барбоса (пес даже не огрызнулся; он лишь с укоризной глянул на мальчика и поплелся на свое место), Фанфан наконец добрался в «красный» угол избы, где его уже ждал Антипка. Гарсон как раз выкладывал на стол еду, которую ему удалось стащить из «Австерии».
— А где остальной народ? — спросил Фанфан.
Он уже знал, что вместе с Антипкой живут его родители — отец (бывший крестьянин, каким-то чудом ухитрившийся получить вольную), мать-мещанка, которая торговала рыбой на рынке и три брата; две сестры уже были замужними и проживали отдельно. Кроме того, как рассказывал Антипка, в доме на постое находились солдаты, пятнадцать человек. «Как же они здесь все помещаются?!» — с удивлением думал Фанфан, глядя на лавки под стенами и полати, прикрытые каким-то тряпьем.
— Отец ушел с обозом, вместе с братьями, а мать еще работает, — объяснил Антипка безлюдье в доме. — Придет не скоро.
— Ты говорил, что у вас квартируют еще и солдаты…
— Воевать отправились… не знаю с кем. Вот облегчение-то какое!
— Почему? Али зобижают?
— Нет. С этим у них строго. Но с ними один разор и маята. Для выпечки хлеба непрестанно топят печь, притом нашими дровами, которые берут без спросу, утром и вечером варят кашу… Кур вон половину сожрали… чтоб им пусто было! По избе ходить не велят, бранятся непрестанно. А летом козу за рога на кол повесили забавы ради и кнутом стегали. У нее молоко и пропало…
Постепенно Фанфан освоился с непривычной для него обстановкой и принюхался к неприятным запахам. Про себя он отметил, что в доме Антипки, при всем том, гораздо уютней, чище и теплей, нежели в тех ночлежках парижского Дома Чудес, где ему приходилось бывать. А уж угощение, которое выставил Антипка, обрадованный визитом друга, и вовсе не шло ни в какое сравнение с теми объедками, которые перепадали Фанфану от щедрот посетителей парижских харчевен.
— …Уехать бы отсюда, убежать, — мечтательно сказал Антипка. — Навсегда. Гиблое место…
— А где лучше? Везде одинаково.
— Не-ет, не скажи… Есть места. Там, где мы раньше жили… приволье! Река чистая, дно песчаное, леса кругом, дичи много, грибов, ягод… Сосны в три обхвата! Зима снежная, но сухая. Истопишь печку — дров-то хоть завались, не так, как здесь, — ляжешь на полати, где повыше и потеплей, и мечтаешь. За окном вьюга, но она не воет, как в Питербурхе, а поет. А на Масленую солнце сияет, так и сыплет брильянты и яхонты на снег… все сверкает кругом, даже глазам больно. Народ веселится, гуляет… и никто тебя из-под палки не гонит на общественные работы. Вон, батю и братьев в обоз забрали. И что им от того? А ничего. Ни шиша не получат. Дали денег только на прокорм. Такие вот дела…
— Да, дела-а… — согласился Фанфан.
И бросил обглоданную кость старому псу, который уже добрых полчаса сидел возле стола с умильным выражением на своей рябой морде, дожидаясь подачек.
— Слушай, давай махнем отсюда вместе, а? — возбужденный Антипка цепко схватил Фанфана за рукав. — Добудем ружья, провиант, купим лошадей — я тут немного деньжат поднакопил, и поминай, как звали. Уйдем на волю, в леса. Скит построим. Проживем как-нибудь. Не пропадем. Там нас ждет свобода. Что может быть лучше свободы? А то мне здесь уже никакого спасу нет. Хозяин «Австерии» грозится прибить, отец как выпьет — чисто зверь становится, дерет немилосердно, братья каждым куском попрекают, будто я не зарабатываю совсем ничего… Тебя вон тоже, как выжлятника[77], гоняют по городу, — ужо я-то знаю. Может, твой барин и хороший, да больно дурная слава о нем идет по городу. Будто он знается… — Тут Антипка оглянулся, словно сзади кто-то стоял, и перекрестился. — Знается с самим нечистым, — сказал уже шепотом.
— Глупости! — фыркнул Фанфан. — Он этот… как его?.. А, вспомнил! — алхимик. Ученый. Все возится со склянками разными, на огне их подогревает, что-то там смешивает…
— Вот-вот! — подхватил Антипка. — Сказывали, что он может превращать металлы в золото, выращивать редкой красоты алмазы, умеет улучшать драгоценные камни, избавлять их от изъянов и увеличивать жемчужины. И кому это под силу? Только тому, кого отметил сам сатана.
— Не знаю… но то, о чем ты говоришь, видеть мне не доводилось. А насчет камней… да, у него их много. Большущие! Немалых денег стоят. Но это ничего не значит. Милорд — богатый человек. И меня он не обижает. Куда мне от него? — тут Фанфан вспомнил о Винтере, а также тех, кого он оставил в Париже, и помрачнел; знал бы его друг, что он слуга четырех господ…
Антипка мгновенно скис.
— Значит, надежды на тебя никакой… — сказал он упавшим голосом. — А еще друг называется…
— Так ведь зима… — выкрутился Фанфан.
— И то правда… — Антипка тяжело вздохнул. — Придется подождать до лета. А ты и вправду решился? — спросил он с надеждой.
Удивительно, но Антипка с некоторых пор начал считать Фанфана едва не земляком. Может, потому, что бывший грум дядюшки Мало уже изъяснялся на русском языке, почти как коренной житель Московии, а возможно, из-за живости характера веселого и разбитного парижанина, который мог запросто наладить дружеский контакт с кем угодно.
Что касается Фанфана, то ему, в принципе человеку городскому, не очень светила перспектива жить в каких-то дебрях. А если учесть обещание Винтера сделать его богатым, то и вовсе на идее гарсона с «Австерии» нужно поставить крест. Вот только как это сделать, чтобы не обидеть Антипку и не разругаться с ним… С некоторых пор он начал приносить Фанфану очень ценную информацию, которую тот равномерно распределял между Сен-Жерменом и Винтером.
Надо же — Антипка хочет построить скит… Впервые о скитах Фанфан узнал, подслушав разговор каторжан. Звон кандалов на улицах нового города был привычен, как и лязг лопат. Это шли на работы прикованные к «связке» — длинной цепи — каторжники. «Каторжный двор» находился на Городовом острове, сразу за Кронверком. Это были несколько длинных строений — бараков, где зимой жили галерные арестанты.
Обычно летом каторжники, прикованные к веслам, гребли на галерах, а зимой били сваи для фундаментов домов. На ночь их вели в острог и приковывали к стенкам или клали в «лису» — длинное, распиленное по длине бревно с прорезями для ног, которое запирали на замок.
