Энтони Ричес - Твердыня тысячи копий
– Ладно, выпускайте ее!
Эксцинг поднялся. Ошеломление, вызванное убийством кавалериста, сходило на нет, однако лоб фрументария изрезали морщины недоумения:
– Я тут сижу, понимаешь, веду культурную беседу с человеком, который о нашей маленькой тайне ни сном ни духом, – и тут здрасьте вам! Он берет и режет его как свинью, после чего начинает швыряться столовыми приборами! Могу я узнать, какая муха тебя укусила?
Хищник выдернул кинжал из горла убитого и обтер лезвие о чужую тунику.
– Все верно, этот тип и впрямь был полный пентюх, зато его напарник сообразил-таки, что к чему. Ты обратил внимание, с каким видом он рылся якобы в поисках чего-то такого? Повод себе придумал, лишь бы отойти к своей лошади… Да я тоже хорош, едва не проворонил. В самый последний момент заметил, как он на наших коней пялится. Точнее сказать, на одного конкретного коня. На котором вот она сидит, – и Хищник показал на Фелицию, которая под конвоем преторианца выходила из-за деревьев. – Он, кстати, его сразу заприметил, когда они еще у костра не уселись. Я-то было решил, мол, чего тут такого особенного, кавалерист как-никак, лошадьми интересуется… Но он и на обратном пути туда же посмотрел. Внима-а-ательно так… Тут я и понял, что ничего он на самом деле не забыл, а просто искал предлог, чтобы удрать, а напарник пускай сам как-нибудь выпутывается.
Эксцинг помрачнел.
– Хочешь сказать, что он узнал коня докторши и сумел сложить два и два? В таком случае у нас появилась новая головная боль.
Преторианец отмахнулся.
– Вряд ли. Я ему шею пробил, он и пяти миль не продержится, сдохнет от потери крови. А отсюда до Шумной Лощины совершенно пустой тракт, ни одного подразделения из крепости не высылали. Да и как их вышлешь, когда местные шутники к югу от Вала вон какие игрища затеяли… Нет-нет, наша тайна по-прежнему в безопасности; он совершенно точно истечет кровью да и свалится где-нибудь на обочине. Ну а нам пора бы прикинуть, как разыскать ту Копейную крепость, о которой наш мертвый друг столь охотно разглагольствовал.
Эксцинг кивнул.
– Думаю, как раз этот тракт и выведет нас прямиком к Трем Вершинам. А уж там кто-нибудь да подскажет…
Дубн гнал людей на север форсированным маршем, чтобы с каждым новым днем за спиной солдат оставалось не меньше тридцати миль – но при этом они все же продолжали держаться на ногах. После привала, пока солдаты надевали снаряжение, он объяснил им причину такой спешки:
– Мой хороший друг, офицер, был несправедливо обвинен в измене, а служит он в когорте, которая сейчас где-то там, к северу от Вала. Должно быть, они теперь охотятся на последних сельговов, раз уж ихнюю дружину недавно разбили в пух и прах. Так вот, его женщина была докторшей в лазарете Шумной Лощины, и пара неких центурионов прямиком из Рима возьми да захвати ее в заложники. Думаю, затеяли использовать ее как приманку. Сначала друга моего прикончат – его, кстати, зовут Марк, – потом ее. Ну а я ему много чем обязан, не говоря уже про мой центурионский гребень и вот этот витис.
Пока солдаты скатывали палатки, грузили их на тележку, запряженную осликом, и строились к очередному переходу, к Дубну негромко обратился тессерарий, даже не думавший скрывать своего удивления:
– Ты, получается, и не знаешь, куда те двое подались вместе с женщиной твоего друга? Так ведь до них, может, теперь добрая сотня миль?
Дубн угрюмо кивнул, затягивая пояс.
– Так-то оно так, но ты кое-что упустил из виду. Я же сказал, они прямиком из Рима. Как и мы, понятия не имеют, где искать Марка. И двигаться могут лишь по этому тракту, по ходу дела наводя справки. То же самое будем делать мы. Короче, сегодня берем быстрый темп, твоим ребятам это только на пользу. А теперь хватит болтать, поторопи людей. Та парочка центурионов все-таки верхом, а мы пешкодралом, так что будем наверстывать что есть сил…
Вчерашние пятнадцать миль дались Дубну тяжелее, чем он готов был признать: сказалась вынужденная неподвижность в предшествующие недели, да и свежезатянувшаяся рана прилично болела после форсированного марша. С каждым новым шагом в боку тянуло и кололо, но Дубн знал, что любой признак слабости с его стороны ударит по той решимости, которую люди продемонстрировали сегодняшним утром. Подгоняя их собственным примером, он силой воли преодолевал тяготы пути, хотя ускоренный темп уже вонзил когти ему в живот и легкие. От ручьев пота на прикрытой доспехами спине набухла, отяжелела туника. Где-то через час, успев изрядно опустошить запасы выносливости, поджидая, когда же включится припозднившееся второе дыхание и жжение в груди наконец спадет, он вдруг насторожился, заслышав знакомый звук.
– Всем в укрытие! Живей! И сохранять спокойствие!
Люди рассыпались и залегли по обочинам. Все поплотнее нахлобучили шлемы, а фурки[18] с узелками личных вещей зашвырнули под деревья, готовясь принять битву. Лица посуровели, никто не хотел смалодушничать во второй раз. Дубн поджидал у опушки с обнаженным мечом, кусая губы и мучаясь отчетливым пониманием, что они находятся в самом сердце территории, где хозяйничает враг, который – хотя и недавно был разбит – все равно способен уничтожить малочисленный и сильно утомленный отряд.
Через несколько секунд грохот копыт по булыжникам достиг высшей точки, и к превеликому облегчению центуриона в виду показался одинокий всадник. Знакомая кавалерийская униформа обрадовала его еще больше, – и тут он заметил, что конник едва держится в седле. Дубн шагнул на мощеный тракт, знаком приказав своим людям перехватить лошадь, которая успела перейти на медленный аллюр. Теряющего сознание кавалериста осторожно спустили на землю. Тот еле дышал, в нем практически не осталось сил даже глаза открыть. Голова вяло откинулась, и все увидели вымазанный запекшейся кровью кусок металла, криво торчащий под затылком. Солдат, помогавший снять всадника с седла, изумленно отшатнулся:
– Братцы, гляньте! Ему чуть голову не снесли!
Дубн повернул раненого на бок и, забыв про собственную боль, бросил оценивающий взгляд на тонкую полоску, насквозь проткнувшую шею.
– Метательный нож. Похоже, этот парень откуда-то – или от кого-то – мчался во весь опор, когда некий мастер клинка постарался его укокошить. Чуток ближе к хребту, и он бы не продержался десяти шагов. Да и сейчас, боюсь, не…
Он прервал себя на полуслове, когда глаза всадника вдруг распахнулись и уставились ему в лицо. Чужие пальцы судорожно вцепились Дубну в руку. Послышался тихий голос, скорее даже шепот:
– Преторианец… убил нас обоих…
Дубн пригнулся ближе, произнося слова подчеркнуто ясно, чтобы умирающий мог его понять:
