Роже Нимье - Влюбленный дАртаньян или пятнадцать лет спустя
Он дополнил свой комплект увесистым мешком соли, позаимствованным, надо полагать, из Ла-Рошели, и изрядным количеством арабского перца. Неделю спустя приготовления капитана Романо явно продвинулись вперед. Медная табличка с названием барки была очищена на добрых три четверти. Можно было без особого труда прочесть: «Жольетта»,. «Жольетта» оправдала свое доброе название в первый же день путешествия. Но потом пришлось стать на якорь под прикрытием Гиерских островов. Планше занялся рыбной ловлей, хотя Романо его предостерегал от этого, заверяя, что обитающие в Средиземном море чудовища не идут ни в какое сравнение с пикардийскими карпами и линями.
Следующий день был отмечен встречей с генуэзской галерой, державшей курс на Марсель.
— Бедные люди[5], — заметил Планше.
И при этом исторг столь сокрушительный вздох, что д'Артаньян был тронут.
Оба наблюдали море в подзорную трубу с чувством людей, которым разыгравшаяся морская стихия не сулит ничего хорошего. В тот же день к вечеру выяснилось, что их опасения имели полное на то основание.
Шлюпка с простеньким парусом и четырьмя гребцами на борту бултыхалась в море. Были также видны фигурки двух женщин и силуэт мужчины, погрузившего руку в морскую пучину то ли для всполаскивания, то ли для просолки.
Внезапно д'Артаньян произнес «О!» весьма знаменательным тоном.
Синьор Романо, завладев подзорной трубой, дважды воскликнул «О!», но совершенно другим тоном.
Планше тоже пожелал вооружиться инструментом, в чем и ему не отказали. Он повторил «О!», в котором вежливость возобладала над истинным интересом. Он увидел скользящую по волнам длинную фелуку с двумя наклоненными вперед мачтами под зеленым флагом.
Для Планше зеленый цвет был цветом дягиля, так же как белизна французского флага соответствовала шантильонскому крему.
На шлюпке тоже заметили щуку. Но там, казалось, были далеки от гастрономических сравнений. Гребцы налегли на весла, дворянин выхватил шпагу, женщины прильнули к его ногам.
Романо велел немедленно лечь на обратный курс. Если его команде потребовалась неделя, чтоб отскоблить табличку с названием судна, то здесь его люди уложились в две минуты.
— Мы возвращаемся! — заметил Планше, для которого земная твердь была куда привлекательнее, чем морская стихия со всей своей многократно взбитой пеной.
— Возвращаемся! — отозвался капитан с мрачным видом.
— Да, но почему?
— Чтоб не наглотаться пуль. Я лично предпочитаю свинцу винцо.
— Кто ж может принудить нас к этому?
— Люди, которые вон там перед вами, они язычники.
— У самого нашего берега?
— Не тут ли удобнее всего брать в рабство добрых христиан?
Планше поспешил осенить себя крестным знамением, вспомнив внезапно свои религиозные убеждения.
Фелука, которая устремлялась вперед под ударами весел двадцати четырех гребцов и под двумя латинскими парусами, колебалась вначале, выбирая между шлюпкой и баркой. Но, заметив маневр на барке, она решила сожрать шлюпку.
Та с расстояния испускала свежий аромат плоти.
Д'Артаньян наблюдал в подзорную трубу за поведением обеих женщин.
Одна зарылась лицом в колени спутницы, и ее черные волосы развевались по ветру. Другая открыла, наоборот, недругам свое юное лучезарное личико в обрамлении светлых кудрей. Обе были в белых одеяниях — две весталки перед пастью надвигающегося монстра.
— Лечь на обратный курс! — коротко распорядился д'Артаньян.
Капитан вежливо, но решительно запротестовал.
— Читай! — воскликнул д'Артаньян, показав подписанный кардиналом приказ.
Капитан заколебался, но вновь помотал головой.
— Тогда вот! — и д'Артаньян приставил пистолет к его виску.
Планше схватил в свою очередь мушкет, направив его на матросов.
Д'Артаньян стал считать, и по счету «два», уловив, несомненно, в голосе мушкетера свойственную ему решительность, капитан принял его сторону.
Барка развернулась по направлению к фелуке.
Между шлюпкой и фелукой расстояние сократилось уже до пяти корпусов шлюпки. Два пирата с заточенными кинжалами в зубах бросились в воду.
Несколько взмахов, и они достигли добычи. Один из них, уцепившись за борт, стал хватать женщин за щиколотки. Острие шпаги пронзило ему шею.
В то же мгновение голова другого пирата была разнесена мушкетной пулей на кровоточащие и съедобные, вероятно, для рыбы лохмотья.
Д'Артаньян попросил Планше дать ему еще один мушкет. Взяв на прицел капитана фелуки, опознанного им по зеленому тюрбану, он нажал на курок, пустив ему пулю мимо уха.
Этот двойной выпад не остался без внимания. Фелука развернулась длинным носом к барке. Весь ее вид говорил сам за себя: на каждом борту торчало по четыре пушки, и двадцать человек, до зубов вооруженных, потрясали кто саблей, кто кинжалом. Все вопили что есть мочи, стараясь нагнать на противника страх.
Д'Артаньян повернулся к капитану Романо. Тот взмок от ужаса: генуэзец с нечистой совестью, он каялся за своих соотечественников, которых не зря упрекали в том, что они продают ядра язычникам. Романо осознал, наконец, всю основательность этих упреков.
— Друг мой, — сказал ему д'Артаньян, — можете ли вы держать курс прямо на фелуку, но избежать столкновения в самый последний момент?
— Да, пожалуй… Если мне поможет Пресвятая Дева.
— Она постарается. Его преосвященство попросит ее об этом.
— А пушки?
— Фелуку разорвет, если они будут стрелять борт в борт.
— А если абордаж?
— Святая Марта, которая печется обо мне, меня не покинет. Дайте мне ради святой Марты двух матросов поздоровее.
Появились два исполина. Д'Артаньян отдал их под начало Планше.
Сам же он, с обнаженной шпагой в руке и с двумя превосходными пистолетами за поясом, наблюдал за происходящим.
Шлюпка меж тем с каждым взмахом весел уходила все дальше. Неведомые д'Артаньяну путешественники стоя наблюдали за теми, кто приносит себя в жертву во имя их спасения.
Фелука была не далее как в десяти саженях от «Жольетты», когда синьор Романо переложил руль, хорошенько зажмурившись при этом. Раздался треск. Барка, вильнув кормой, уклонилась от обшитого медью тарана и скользнула вдоль фелуки, с которой донеслось рычание. Сквозь него пробился голос Планше, который учтиво осведомился:
— Сударь?
Д'Артаньян сделал знак глазами, и первый бочонок был заброшен на фелуку. Он содержал ром, что выяснилось мгновенно, поскольку пуля из пистолета его тут же воспламенила.
Наш гасконец не терял, как видно, зря времени, изучая суда, изображенные на стенах в каморке тарасконского замка.
