Генри Хаггард - Черное Сердце и Белое Сердце
— Что это? — в изумлении и страхе спросил Хадден.
— Ничего, — засмеялась Пчела. — Неужто ты не знаешь, что здесь казнят беспутных женщин или девушек, осмеливающихся любить без позволения короля, а с ними и их любовников. Казни происходят каждый день; и каждый день я смотрю и подсчитываю число казненных. — Она вытащила палку, спрятанную в соломенной кровле, взяла нож и добавила еще зарубку ко многим, уже сделанным, пол у вопрошающе, полупредостерегающе глядя на Нахуна.
— Да, да, здесь их казнят, — пробормотала она. — Там, наверху день за днем умирают живые, а здесь, внизу, — она показала на начинающийся в двухстах ярдах от ее хижины лес, — поселяются их души. Слушай!
С темной опушки до них долетел какой-то странный, непонятный звук, в котором было что-то звериное, что-то не поддающееся определению.
— Слушай! — повторила Пчела. — Они как раз веселятся.
— Кто? — спросил Хадден. — Бабуины?
— Нет, инкоси, Аматонго, духи, приветствующие ту, что отныне присоединилась к их сонму.
— Духи? — грубо повторил Хадден, ибо он был недоволен собой, тем, что потерял самообладание. — Хотел бы я видеть этих духов. Неужели ты думаешь, Мать, что я никогда не слышал, как орут обезьяны в лесу. Пошли, Нахун; пока еще светло, мы должны взобраться на утес. Прощай, Мать.
— Прощай, инкоси; можешь не сомневаться, что твое заветное желание исполнится. Ступай себе с миром, инкоси, — чтобы почить в мире.
Глава III. Конец охоты
Несмотря на благопожелание Пчелы, Филип Хадден почти не сомкнул глаз в эту ночь. Физически он чувствовал себя хорошо, совесть как обычно его не беспокоила, и все же ему не спалось. Стоило закрыть глаза, как перед ним вставал образ угрюмой иньянги, так странно прозванной Пчелой, и в его ушах звучали ее зловещие слова. Человек он был не робкого десятка, не суеверный, едва ли даже допускал возможность существования сверхъестественного. И все же он не мог отделаться от странного опасения, что в прорицании этой ведьмы есть какие-то зерна истины. Что если и впрямь ему угрожает скорая смерть, что если это сердце, с такой силой бьющееся в его груди, скоро навсегда замрет — нет, нет, он не хочет даже допустить такой мысли. Просто его угнетает это мрачное место, он никак не может забыть ужасное зрелище, которое в тот день видел. Обычаи этих зулусов не слишком-то приятны для европейцев; он был полон решимости как можно быстрее покинуть их страну.
Да что там — он попробует бежать сегодня же ночью. Надо только убить буйвола или какую-нибудь другую крупную дичь. Все охотники нажрутся так, что с трудом смогут двигаться, — тогда-то и самое время. Только Нахун, возможно, устоит против этого соблазна, чтобы избавиться от него, приходится рассчитывать лишь на свою удачу. В худшем случае не останется ничего, кроме как его пристрелить, и тут у него есть оправдание, ведь этот человек — приставленный к нему тюремщик. Случись такая необходимость, он, Хадден, даже не испытает особых угрызений совести: честно сказать, он недолюбливает, а временами и откровенно ненавидит зулуса. Они — полные противоположности, он хорошо знает, что и рослый воин относится к нему с недоверием и даже с презрением; подумать только, какой-то дикий «ниггер» смотрит на него сверху вниз — такого его гордость не может переварить!
С первыми проблесками зари Хадден встал и разбудил остальных охотников, которые все еще спали вокруг догорающего костра, завернувшись в кароссы или одеяла. Нахун встал и размялся; среди утренних теней он выглядел настоящим великаном.
— Почему ты вскочил в такую рань, еще до восхода солнца, умлунгу (Белый человек)?
— Потому что пора отправляться на охоту, мунтумпофу (Желтый человек), — холодно ответил Хадден. Его раздражало, что этот дикарь не употребляет какого-нибудь почтительного обращения.
— Прости, — сказал зулус, угадав причину его досады, — но я не могу называть тебя «инкоси», потому что ты не мой вождь, но если тебе кажется оскорбительным обращение «Белый человек», мы придумаем тебе какое-нибудь имя.
— Как хочешь, — сухо процедил Хадден.
С тех пор его стали называть «Инхлизин-мгама»; и Хадден отнюдь не был польщен, когда узнал, что эти мягко звучащие слова означают «Черное Сердце». Так его называла и иньянга, только в других словах.
Через час они были уже в болотистой лесной местности за стоянкой, в поисках добычи. Почти сразу же Нахун поднял руку, затем показал на землю. Хадден присмотрелся: судя по глубоким следам, не более десяти минут назад здесь прошло небольшое стадо буйволов.
— Я знал, что сегодня мы найдем дичь, — шепнул Нахун. — Так предсказала Пчела.
— К черту Пчелу! — вполголоса выругался Хадден. — Пошли!
Более четверти часа они продирались через густой тростник; внезапно, присвистнув, Нахун тронул Хаддена за руку. Тот поднял глаза — в двухстах ярдах от них, на небольшом бугорке, среди мимозовых деревьев, паслись буйволы. Их было шесть — старый бык с великолепными рогами, три коровы, телка и четырехмесячный теленок. Ни ветер, ни характер местности не позволяли подкрасться к ним незамеченными, поэтому охотники сделали крюк в полмили и осторожно поползли против ветра, от мимозы к мимозе, а когда роща кончилась, под прикрытием высокой травы тамбути. Наконец они подобрались к стаду на сорок ярдов, двигаться дальше было опасно. Хотя старый бык и не учуял их, по его движениям чувствовалось, что он уловил какой-то подозрительный шорох и насторожился. Телка стояла боком к Хаддену, совсем близко от него, — превосходная мишень. Он поднял свой мартини — из всей группы вооружен был он один — прицелился чуть позади лопатки и медленно нажал спусковой крючок. Прогремел выстрел — и телка упала, пораженная прямо в сердце. Стадо, как ни странно, не обратилось в бегство. Буйволы, видимо, не могли понять причину внезапного грохота, и не чуя никаких посторонних запахов, подняли головы и оглядывались.
Хадден воспользовался их замешательством, чтобы перезарядить ружье и выстрелить в старого быка. Пуля попала ему в шею или в плечо, он рухнул на колени, но тут же вскочил и бросился прямо на пороховое облачко. Что-то — то ли дым, то ли что-то другое — помешало Хаддену увидеть его; бык неминуемо растоптал бы его или поднял на рога, если бы, рискуя своей жизнью, Нахун не прыгнул вперед и не оттащил его в сторону, за высокий муравейник. Громадное животное с громким топотом промчалось мимо и исчезло вдали.
— Вперед! — приказал Хадден, и, оставив большинство охотников свежевать и разделывать телку, чтобы затем отнести все лучшее мясо на стоянку, они двинулись по кровавому следу.
