Дмитрий Чегодаев - Второй арап Петра Великого
К счастью, кто-то вспомнил, что в тот день дул Юго — сильный южный ветер, зарождающийся где-то в пустынях Северной Африки, несущий дождь и мелкий красный песок. В Италии его ещё называют Сирокко, а на востоке — Хамсин. Ветер, действительно, очень коварный, а на море, так просто смертельно опасный. Для всех. Только не для несчастного Матия. Ему-то он как раз спас жизнь. Согласно старым бокельским судебным уложениям считалось, что этот ветер вызывает у людей временное умопомрачение, иначе — «полоумие», и соответственно, за преступления, совершенные в то время когда он дует, назначалось половинное наказание. Правда, ещё стоял вопрос что такое — половина от смерти? Но отцы города быстро нашли ответ и на это.
Матия Змаевич казнен не был. Он был изгнан из родного города с запретом, под страхом смертной казни, появляться во владениях Венецианской республики. И он пустился в путь, покинув, как оказалось навсегда, всё своё: дом, наследство и отечество, своё море со своими кораблями, свой город и всю свою прежнюю жизнь, а также свою жену и трёх своих маленьких дочерей.
Так как дело больше не шло о бунте, венецианским властям пришлось согласиться с решением Городского совета, но за это они потребовали от города увековечить память Буёвича. Горожане это условие выполнили, но тоже, как будто на половину. Они установили на месте его гибели памятную плиту но, как бы памятуя, что о мёртвых говорят либо хорошее — либо ничего, не написали на ней ничего — ни единого слова.
История тоже предпочла избавиться от убитого капитана, как от испорченного товара — вычистив его имя со своих страниц, в отличие от его противников Змаевичей, прочно вошедших в историю, — мало какая семья на свете удостоилась чести быть представленной в энциклопедии сразу четырьмя своими представителями. А о кавалере же Вицко Буёвиче напоминают лишь: пустая каменная плита на стене дома, возле которого он испустил дух, здание городского музея, с балкона которого, он когда-то сбросил архитектора, да хранящийся в нём портрет, с прекрасно прописанными латами, мехами, бархатом и шёлком, но с совершенно неразличимым от времени лицом.
Картинка: Сквозь резную барочную раму венецианского зеркала мы видим отражение серебристо-серой мостовой, на которой, среди фиолетовых теней, лежит кавалер Вицко Буёвич. Над ним склонились, словно сошедшие с картины Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа», горожане Пера ста. С неистребимым интересом к устройству человеческого тела, они разглядывают внутренности свежезарезанного капитана. Тяжелыми волнами струится чёрный бархат, тускло мерцают кинжалы, в перерезанном горле клокочет неестественно-алая, местами чёрная, кровь. Всё нестерпимо-красиво, почти до омерзения. Съёмка в стиле позднего Гринуэя.
Сцена четвёртая
Shoddy fram
Но, наша история, стремится всё дальше, навсегда оставляя за спиной маленький Пераст, а перед нами, как и перед нашем героем, открывается огромный мир, с его событиями и страстями, на фоне которых, трагедия, приключившаяся с ним на берегах Боко-Которского залива, кажется лишь прелюдией к его настоящей, подлинной жизни.
На этом месте мы сделаем «стоп-кадр» — для того чтобы немного поговорить о великом искусстве писать сценарии.
Буду откровенен: знаю я очень мало, а понимаю ещё меньше, поэтому, вряд ли могу считаться экспертом, в какой-либо области знаний, тем более в таком сложном и таинственном предмете как сочинение сценариев. Поэтому, я в своих суждениях могу полагаться только на мнение людей сведущих, настоящих профессионалов своего дела. Так вот, по мнению этих людей — хорошим тоном великого сценарного искусства считается специально вставить в сценарий парочку заведомо «непроходных» сцен, как правило, не имеющих прямого отношения к основному сюжету. Делается это исключительно для того, чтобы босс киностудии мог эту парочку сцен спокойно вычеркнуть, реализовав тем самым свою жажду к сокращениям и экономии, не нанеся, при этом, большого вреда сценарию фильма. Такие сцены имеют даже специальное название — «Shoddy fram», что переводится с английского толп как «Дрянной кадр», толп как «Фальшивая сцена».
Ну, раз так полагается, что же я могу поделать, кроме того, как вставить в наш сценарий Shoddy fram — на ваше усмотрение, разумеется.
Итак: у Вицко и Джеллы Буёвич был сын Стефан. Не могу сказать, что у него было счастливое детство. Когда Стефану было пятнадцать лет, на его глазах убили отца. Его мать в Перасте ненавидели и презирали. А пострадавших от козней его родителей был, почитай, весь город. Всё это могло быть благодатным полем для того, чтобы из него вырос закомплексованный злодей, вроде Мордаунта из книги Александра Дюма «Двадцать лет спустя», ненавидящего весь мир, включая себя самого. Но — Бог милостив — вышло всё совсем наоборот В отличие от своих родителей, Стефан Буёвич был человек совершенно иного порядка. От отца он унаследовал только храбрость, а всем другим — мужеством, честностью и справедливостью, больше походил на своего приёмного дядю — Матиа Змаевича. Когда ему исполнилось двадцать пять лет, он отправился в Россию, и принёс Змаевичу свои извинения. Поступок не только мудрый и справедливый, но и опасный, учитывая то, что в глазах Венецианской республики, Матиа всё ещё был государственным преступником. Своей добротой и справедливостью Стефан быстро завоевал симпатии перащан, и к тому времени, о котором пойдёт наш рассказ, был одним из самых уважаемых граждан города. О том, как он стал главным героем одного очень важного для Пераста события, вошедшего в его историю под название «Дело Грило», и будет мой рассказ.
Случились это событие в 1747 году, то есть через тридцать семь лет, после изгнания Змаевича из родного города, и к основному сюжету нашего фильма, конечно, никакого отношения не имеет. Но так как автор, наподобие античных трагиков, терпеть не может оставлять незавершёнными сюжетные линии, прошу вас — досмотрите эту сцену до конца. Тем более, что это всего лишь Shoddy fram, и вы всегда успеете просто вымарать её из сценария, тем самым почувствовав себя ещё раз боссом кинокомпании.
Среди прославленных и отчаянных перастских капитанов, первой половины XVIII столетия, самым славным и самым отчаянным слыл капитан Кристо Цветкович прозванный «Грило» — сверчок. Как и все дети капитанских семей, выходить в море он начал очень рано — юнгой на кораблях своего отца. Потом Грило нанялся моряком на военный венецианский корабль. Там он, благодаря своей храбрости и одаренности, быстро продвинулся по службе, получив чин лейтенанта. Вполне возможно, что со временем он стал бы и адмиралом, но авантюрный характер, любовь к приключениям, а также жажда славы и богатств, заставили его избрать иной путь. Снарядив хорошо вооруженный и быстроходный корабль, Грило приобрёл патент капера, дающий частному лицу, с разрешения властей воюющего государства, право нападать на военные и торговые корабли неприятеля.
