Густав Фрейтаг - Инго и Инграбан
Но Вольф шепнул ему:
– Не раздражай его, он брюзга и при первом удобном случае хватается за железо. Происходит он от дружественного княгине рода и служит не так, как мы. Теодульф благородного происхождения и обязался служить только временно, но впоследствии он отправится в богатое наследие своих отцов. Поэтому неудивительно, что ситник, который он обязан таскать, жжет ему руки.
– Коли служит, то пусть и таскает, – мрачно ответил Инго.
Девушки тоже внимательно разглядывали нарядную одежду чужеземца.
– Посмотри, как гордо расхаживает чужеземец в кафтане, подаренном ему княгиней, – сказала Фрида Ирмгарде.
– Доблестный дух облагораживает и бедную одежду, – ответила Ирмгарда.
– Бедную!? – вскричала Фрида. – Кафтан из самого лучшего сукна в наших сундуках; я знаю это, потому что некогда сшила его собственными руками. Удивительно, как это княгиня дала проходимцу такую дорогую одежду!
– Потому что человек он не заурядный.
– Вообще-то, я и сама так думаю, – подтвердила Фрида. – Встретив его, княгиня первая заговорила с ним, и они обменялись чисто боярским приветом. Она улыбнулась ему и провела рукой по его одежде, словно он человек, ей близкий, из числа друзей.
– Когда чужеземец подошел вчера вечером к очагу, где собрались витязи, – сказала Ирмгарда, – то отец, до того беспечно шутивший с прислугой, при появлении иноземца изменился видом, хотел было пойти навстречу гостю, однако ж не сделал этого. Но важен стал его лик и тиха трапеза, точно королевский посол сидел за княжьим столом.
– Да и чужеземец, – подхватила Фрида, – смело направился к князю, как бы желая сесть подле княжеского места, так что одному из молодых людей пришлось за одежду оттащить его подальше, чтобы он не забывал должного почтения.
– Видела я это, он засмеялся, – сказала Ирмгарда и сама улыбнулась, вспомнив об этом.
– А все же он сидит на нижнем конце скамьи, – заметила Фрида, – и приходится ему выслушивать мудрые речи мальчишки, потому что пустослов Вольф снова начал болтать своим длинным языком.
– Если это тайна, – тихо сказала Ирмгарда, – то нам, девушкам, откроют ее позже всех.
– Но ты и сама, – наставительно сказала Фрида, – с того времени мало оказываешь ему благосклонности. Нас первых он честно приветствовал, а между тем в течение трех дней ты не обращалась к нему с речью. Неприветливой назовет он тебя и, сокрушенный духом, не посмеет заговорить с тобой, потому что пришел он к нам изгнанником. Поговори, наконец, с ним.
– Мы поступим, как того требуют приличия, – согласилась Ирмгарда и подошла к толпе молодых людей, которые обычно следовали за князем, когда ездил он по селам или вступал в битву. Но в их присутствии она посовестилась заговорить с незнакомцем, поэтому, остановившись подле Теодульфа, промолвила:
– Поздно вечером зазвучал у ворот твой охотничий рог, какова была добыча, братец?
Теодульф покраснел от удовольствия, так как хозяйская дочь обратилась к нему прежде, чем к другим: он рассказал ей о своей удаче и подвел к деревянной клети, где угрюмо сидел молодой медведь.
– Собаки пощипали ему шубу, а я связал его ремнями и живого принес домой. Пусть будет товарищем игр для деревенских ребятишек.
Когда Ирмгарда, оглядев бурого, удалилась с Фридой, та с неудовольствием заметила:
– Поистине вежливо же поговорила ты с чужеземцем.
– Я была довольно близко от него, но он молчал, – ответила Ирмгарда.
– Ему хорошо известно, что подобает дочери хозяев, – возразила Фрида.
Однако с этого момента Ирмгарда стала наблюдать за чужеземцем, и заметив, что он, оставшись один, прислонился к изгороди, прошла подле него и, как бы случайно остановившись, молвила:
– На сиреневом кусте, над твоей головой, поселилась маленькая серая птичка, ночной певец, и каждый вечер девушки заклинают ласочку и сыча, чтобы они не разрушали его гнезда. Если он запоет тебе, то выслушай его, чтобы он порадовался ласке твоей. Говорят, будто песнями своими он каждому напоминает о приятном.
И Инго горячо ответил:
– Все птицы – ястреб в поднебесье и лесные певцы – одну и ту же песню напевают чужеземцу: напоминают ему о родине. Там некогда добрая мать кормила зимой птичек, чтобы сыну ее они напевали добрые предзнаменования. И до сих пор они были ему верными. Не раз дикие пернатые вестники предохраняли странника, в дебрях и на лугах, от грозившей опасности. Они разделили его участь: подобно ему, скитаются они по миру, подобно ему, питаются добычей или дарами, подаваемыми рукой гостеприимного человека.
– Однако ж они везде находят пух для гнезд своих, – ответила Ирмгарда.
– Но безродный где срубит дом свой? – угрюмо спросил гость. – Кто стоит на пороге жилища своего и считает коней в наследстве отцов, тому неизвестно, как терзает сердце гордого человека бедность: он вынужден принимать дары, которые сам хотел бы раздавать другим.
– Ты сетуешь на дары гостеприимства в доме, допустившем тебя к очагу своему, – с упреком сказала Ирмгарда.
– Радостно восхваляю я хозяина и хозяйку, милостивых к чужеземцу в их честном доме, – ответил гость. – Но тревожно носятся помыслы человека, которому они отвели место на скамье, и неспокойным взором следит он на лице хозяина, милостив ли тот к пришельцу. Каждый во дворе опирается на свое право, только чужак ходит по земле, подобной тонкому слою льда, который, быть может, треснет завтра, и всякий раз, когда раскрываются чьи-либо уста, не знает он, позор или честь они выразят ему. Не гневайся на меня за жалобы эти, – прямодушно попросил он. – Слова твои и глаза вызвали в груди моей тайные скорби; и слишком смело высказался я в этой задушевной речи. Тяжко было бы мне быть тебе неугодным.
– Всякий раз, как увижу странника во дворе нашем, я буду вспоминать слова твои, – тихо ответила Ирмгарда. – Поверь, однако ж, ты приятен здесь кое-кому. Туринги любят веселый нрав и приветливые речи; покажи себя таким сегодня, и если я могу дать тебе добрый совет, то не избегай общества молодых людей, когда они станут упражняться в воинских играх. Полагаю, что тебе посчастливится и в бою. Если мои соотечественники похвалят тебя, то возрадуется дом наш; слава гостя – честь хозяину, и я замечаю, что отец благосклонен к тебе.
Она, зардевшись, наклонила голову и оставила чужеземца, который проводил ее радостным взглядом.
Тем временем, стоя перед домом, князь принимал благородных людей и свободных хлебопашцев, которые, пешком и на конях, пришли по всем дорогам и у отворенных дверей были приветствуемы Гильдебрандом. Кто приехал верхом, тот сходил там с коня; молодые люди уводили коней в обширный загон, привязывали их, а конюхи обтирали с них пену и засыпали им овёс в ясли. Важны были поклоны и приветствия, большим кругом стояли гости на дворе – гордая община: почтеннейшие мужи из двадцати деревень, все в воинских доспехах, с ясеневыми копьями в руках, с мечами и кинжалами у пояса, в нарядных кожаных шапках, украшенных клыками и ушами дикого вепря; иные были в железных шишаках, кожаных колетах, кольчатых панцирях поверх белых сорочек и в длинных кожаных чулках, достигавших пояса; на богатых и любивших товары рейнских торговцах были плащи из иностранной материи, имевшей тонкий, разноцветный волос, похожий на нежный мех хищного животного. Молча стояли мужи и радовались собранию, но иные подходили друг к другу и обменивались тихими речами о слухах, ходивших по стране, про великую битву на востоке и смутных временах. Но кто проникал в мысли людей, как, например, Гильдебранд, тот видел, что сердце их смущено и различны их помыслы. Долго еще длился прием, потому что подходили некоторые из запоздавших, наконец Гильдебранд подошел к вождю и указал ему на положение солнца.
