Роберт Говард - Дорога Боэмунда
Турецкий конь фыркнул и дернул головой, роняя клочья пены. Роджер спешился и, как и подобает норманну, не стал тратить лишних слов.
– Милорды, – сказал он, не теряя времени на приветствие, – я пришел, чтобы сообщить вам, что предстоит сражение, и, если вы хотите принять в нем участие, вам стоит поторопиться.
– Сражение? – спросил Юстас Булонский, насторожившись, словно почуявший запах охотничий пес. – И кто сражается?
– Боэмунд противостоит Красному Льву, как раз сейчас, пока мы здесь стоим.
Бароны неуверенно переглянулись, а Бутумитес рассмеялся:
– Этот человек сумасшедший. Как мог Килидж Арслан напасть на Боэмунда, разминувшись с нами? И мы не видели никаких турок.
– Где Боэмунд? – спросил Раймонд.
– На равнине Дорилеум, примерно в шести часах быстрой езды отсюда на север.
– Что? – послышался недоверчивый возглас. – Как это может быть? Лорд Теодор повел нас прямой дорогой, через долины, которые прошел стороной Боэмунд. Норманны где-то позади нас, и Теодор послал своих византийских разведчиков, чтобы найти их и привести сюда, потому что они заблудились в холмах. Мы ждем их, прежде чем продолжить путь.
– Это вы заблудились, – бросил сэр Роджер. – Теодор Бутумитес – шпион и изменник, посланный Алексисом, чтобы направить вас по ложному пути, пока Килидж Арслан уничтожает Боэмунда...
– Ты поплатишься за это жизнью, собака! – закричал разъяренный грек, метнувшись вперед и хватаясь за меч. Роджер с мрачным видом шагнул ему навстречу, взявшись за рукоять собственного меча, но вмешались бароны.
– Это серьезное обвинение, друг мой, – сказал Годфри. – Чем ты можешь доказать свои слова?
– Ради всего святого, – воскликнул Роджер, – разве вы не видели, что грек сворачивает все дальше и дальше на юг? Норманны пошли более прямой дорогой – это вы сбились с пути. Боэмунд двигался на юго-восток; вы же шли прямо на юг. Если бы вы следовали в этом направлении достаточно долго, вы могли бы добраться до Средиземного моря, но вряд ли пришли бы в Святую Землю!
– Кто этот бродяга? – сердито спросил Бутумитес.
– Герцог Годфри знает меня, – ответил норманн. – Я Роджер де Коган.
– Святые угодники! – воскликнул Годфри, и его усталое лицо осветилось улыбкой. – Я должен был узнать тебя, Роджер! Но ты изменился... Да, изменился. Милорды, – повернулся он к остальным, – этот джентльмен знаком мне с давних времен – он был вместе со мной в Латеране, когда я...
Он замолчал, испытывая странное отвращение, которое испытывал всегда, вспоминая об убийстве герцога Рудольфа в священных пределах – со своей стороны он считал сие святотатством.
– Но мы его не знаем, – ответил Сен-Жиль с присущей ему осторожностью. – И рассказ его весьма странен – он намерен вести нас в бой, вооруженный лишь собственным мечом...
– Гром и молния! – крикнул Роджер, терпение которого лопнуло. – Мы так и будем стоять здесь и болтать, пока турки не перережут горло Боэмунду? Это мое слово против слова грека, и я требую суда – пусть поединок рассудит нас!
– Хорошо сказано! – воскликнул Адемар, легат папы, высокий человек в рыцарской кольчуге. Подобные сцены согревали его сердце – сердце воина. – Как выразитель интересов нашего Святого Отца, я подтверждаю справедливость подобного решения.
– Что ж, пусть будет так! – воскликнул Роджер, горя от нетерпения. – Выбирай оружие, грек!
Бутумитес окинул взглядом его пыльную кольчугу, и его внимание привлекла тонконогая, покрытая пеной лошадка. Он таинственно улыбнулся:
– Осмелишься проскакать мне навстречу с обнаженным копьем?
В этой области франки были опытнее греков, но Бутумитес, будучи более крепко сложенным, чем большинство его соотечественников, вполне мог состязаться с жителями Запада в физической силе, к тому же у него был опыт рыцарских турниров за время пребывания при дворе Алексиса. Он бросил взгляд на своего могучего черного боевого коня, облаченного в тяжелую сбрую из шелка, стали и покрытой лаком кожи, и снова улыбнулся. Однако вмешался Годфри:
– Нет, господа, мне очень жаль, но сэр Роджер прискакал сюда на уставшей лошади. Притом она более подходит для скачек, нежели для поединка. Роджер, ты возьмешь моего коня и копье, и мой шлем тоже.
Бутумитес пожал плечами. В одно мгновение все его сокрушительное преимущество улетучилось, но он все еще был уверен в себе. Так или иначе, он предпочитал копье клинку, не имея никакого желания встретить удар громадного меча, висевшего на бедре сэра Роджера. Ему уже приходилось прежде сражаться с норманнами.
Роджер взял длинное тяжелое копье и сел на коня, которого держали пажи Годфри, но отказался от тяжелого шлема – массивного, напоминавшего котел, без подвижного забрала, но со щелью для глаз. Поединок не сопровождался какими-либо условностями или формальностями. В те давние времена скачка с копьями была либо дуэлью с обнаженным оружием, либо просто разновидностью тренировки перед более серьезной схваткой.
Толпа выстроилась по обеим сторонам, оставив широкую открытую полосу. Соперники разъехались на небольшое расстояние, развернулись, взяли копья наперевес и стали ждать сигнала.
Раздался звук трубы, и кони устремились навстречу друг другу. Сверкающие черные доспехи и украшенный перьями шлем византийца резко контрастировали с пыльными серыми доспехами и простым железным кольчужным капюшоном норманна. Роджер знал, что Бутумитес направит свое копье прямо в его незащищенное лицо, и низко наклонился, глядя на соперника над краем своего тяжелого щита. Толпа завопила, когда рыцари столкнулись со страшным грохотом. Оба копья дрогнули в руках, и кони встали на дыбы. Однако Роджер удержался в седле, хотя и был наполовину оглушен чудовищным ударом, в то время как Бутумитеса выбросило из седла, словно ударом молнии. Он остался лежать там, где упал, бесформенной грудой полированного металла в пыли, и из его расколотого шлема сочилась кровь.
Роджер успокоил лошадь, соскользнул на землю; в голове у него все еще звенело. Копье византийца, отразившись от края щита, сорвало с его головы капюшон и едва не порвало сухожилия на шее. На негнущихся ногах он подошел к толпе, что собралась вокруг распростертого на земле грека. С него сняли шлем с перьями, и Бутумитес посмотрел остекленевшими глазами на лица стоявших вокруг. Ясно было, что он умирает. Его нагрудник был разбит и вся грудная клетка вдавлена внутрь. Альдемар склонился к нему с четками в руке, быстро бормоча молитву.
– Сын мой, не желаешь ли исповедоваться?
Губы умирающего пошевелились, но выдохнули лишь слабый хрип. Собрав последние силы, грек пробормотал:
