Иван Кратт - Великий океан
Глава третья
Даниэль Робертс продул ствол пистолета, сунул его за пояс, потрепал за уши напуганного выстрелом, припавшего к земле щенка. На застреленного индейца не посмотрел. Котлеан сосредоточенно курил длинную трубку, двое других стариков сидели неподвижно, глядели на огонь костра.
— Среди твоих воинов, Котлеан, — сказал Робертс, бережно расправляя узкую, светлую, точно льняную бороду, — видимо, много друзей Баранова.
В его словах прозвучала угроза, но старый вождь невозмутимо продолжал курить. Золотилось белое перо, прикрепленное к головной повязке, отблескивал медный черенок трубки.
— Китх-Угин-Си, великий житель земли, имел сестру, и рожденных от нее детей истреблял, чтобы не размножить племя людей!.. — произнес вдруг один из стариков. Насмешка покривила его вялые, сморщенные губы. — Может, сестра великого жителя была белолицей?
Котлеан молчал. Озаренное пламенем лицо его было почти равнодушно, только глубже залегли морщины на лбу и вокруг хищного рта. Синела на медно-красных скулах причудливая татуировка.
Вождь смотрел на угольки костра и, казалось, не слышал ни плача детей, ни ропота воинов у пустых котлов своих барабор…[3] Сильных нет. Великое племя променяло доблесть на ружья, горькую воду — на вшивые одеяла, на табак и украшения женщин. Свирепые стали жадными, неукротимые — равнодушными. Заросли тропы. От запахов крови и пороха омертвел берег. И разве не правы были другие, всю жизнь прожившие с русскими, видевшие от них защиту и щедрость. И только он, Котлеан, пошел к врагам Баранова.
Гудела за стенами блокгауза река, в сумраке над кострами сновали летучие мыши. Близкий лес обступил крепость, гнилью и сыростью тянуло от обомшелых елей.
Не сказав ни слова, закутавшись плащом, Котлеан ушел в свою хижину. Разошлись старики. У костра остались Робертс, щенок и мертвый индеец, с побуревшим, слипшимся на затылке пучком волос. Левая рука убитого изогнулась, торчали окостенелые, растопыренные пальцы.
Даниэль Робертс, наконец, поднялся, сгреб ногой тлевшие ветки, надел круглую шляпу, лежавшую возле костра. Щенок подбежал к убитому, поджав хвост, осторожно обнюхал. Робертс отшвырнул собачонку и, переступив через труп, направился вдоль стен.
Стало совсем темно. Тучи обложили небо, не было звезд. На рейде и в новом укреплении русских не виднелось ни одного огонька. Внутри палисада погасли костры. Лаяла собака. Было сыро — моросил дождь.
Спотыкаясь о мокрые бревна, скреплявшие внизу стены блокгауза, Робертс достиг небольшого углубления возле одной из амбразур, сдвинул в сторону жерди, достал из ниши фонарь. Долго возился, пока зажег огарок. Скудный свет озарил грубую дощатую дверь на двух деревянных засовах, лишаи плесени.
Нагнувшись, придерживая бороду, морской разбойник спустился по земляным ступенькам, поднял над головой фонарь. Из мрака низкой небольшой пещеры, выкопанной в земле основателями крепости, выступало несколько деревянных перегородок. На остатках еловых веток, сенной трухи лежали внутри этих загонов люди. Пленники были главным образом женщины, захваченные при разгроме русских селений.
Казалось, совсем недавно пришли переселенцы в этот край, но они уже стали хозяевами всего берега. Ловили бобров и рыбу, строили селения, возводили редуты и крепости и не давали приблизиться ни одному чуждому судну. Корсарам нужно было поддерживать борьбу Котлеана и других вождей против русских, чтобы сохранить свои разбойничьи гавани. Робертс вел слишком большую игру, его корабли пополняли добычей притоны Макао, рынки Кантона, не раз огибали мыс Горн. Нельзя было допустить, чтобы индейцы убедились, что русские надежно защищают их от грабежа. Русские проявляют чересчур много забот о дикарях…
Два года назад Котлеан захватил главную крепость Баранова. Правитель был в отъезде, поселенцы не выдержали свирепого натиска. Почти все они погибли при защите блокгауза, и только немногие оставшиеся в живых гнили теперь за этой дверью. Опухшие, изможденные, они едва шевелились в своих логовищах. На полу, перед загородкой, сидела женщина. Длинные седые косы падали на плечи, одеяние развалилось, иссохшие груди висели поверх лохмотьев. Женщина бессмысленно глядела на вошедшего, не двигаясь, не замечая его, затем поползла в угол: за два года, проведенные в подземелье, она разучилась ходить.
От зловонного, затхлого воздуха погасла свеча. Робертс ощупью выбрался из ямы, прихлопнул дверь. Пожалуй, пленные ни для чего не годились. Весной они еще держались. Было желание завалить эту дверь совсем и больше не открывать… Однако русские благородны. Можно завтра попробовать… Он постоял, раздумывая, погладил бороду, потом спрятал фонарь, неторопливо направился к жилью.
Из-под навеса выступил часовой, блеснул мокрый наконечник копья. Но пират даже не глянул на индейца. Тот отклонил копье и снова отступил в тень. В ночном лагере было тихо, умолкли собаки. Однотонно шелестел дождь.
* * *Ночь на кекуре прошла спокойно. Шумело внизу море, слышались негромкие окрики часовых, бродивших с мушкетами возле пушек. Время от времени с берега, где находился лагерь алеутов, раздавался условный свист — знак Кускова. Помощник правителя сам проверял посты.
В палатке Баранова на камне тлели догоравшие ветки. Изредка вспыхивало желтое пламя. Полотно протекало, капли воды попадали в костер, гасили его. Становилось темно. Правитель откладывал перо и, накрыв бумагу куском бересты, раздувал огонь. Баранов писал всю ночь. Неторопливо, слово за словом излагал он события двух последних дней, закладку второй крепости, названной им Ново-Архангельской, планы на будущее…
В углу, под медвежьей шкурой лежал Павел. Он спал беспокойно, ворочался, кому-то грозил, кашлял. На скулах резко обозначились красные пятна. Баранов несколько раз поправлял сползавшее с него меховое покрывало, озабоченно вглядывался в строгое, возмужавшее лицо. Мальчик вернулся мужчиной, и будет ли тем, кого он ждал, втайне надеялся… ученым и сильным, хитрым и терпеливым, завершителем его дел?..
На другой день, после совещания с Лисянским, Баранов решил начать штурм старой крепости. Атаку назначили на семь часов вечера, когда совсем стемнеет, а днем правитель попытался еще раз вызвать Котлеана для переговоров. Но вместо вождя из блокгауза вышли тридцать вооруженных воинов.
В полной тишине индейцы подошли на расстояние мушкетного выстрела к камню и, опустив ружья, остановились. Бесстрастные, спокойные, стояли они под пушками укрепления. Никто ничего не говорил. Так же молча выслушали требования Баранова привести Котлеана и русских пленных, иначе крепость будет разгромлена. Затем подняли ружья, три раза громко прокричали:
