Альфред Мейсон - Пламя над Англией
— Оба или никто, — твердо повторил Робин.
В облике Джорджа Обри произошло странное изменение. Он слегка выпрямился, в глазах появился блеск, на губах мелькнула улыбка. Робин подметил вспышку той душевной бодрости, которая некогда делала отца веселым товарищем по играм.
— Хорошо, мы уйдем оба, — кивнул Джордж Обри. — Но только по-моему, Робин. Ты ведь мой сын и должен меня слушаться, верно? Так вот, ты еще можешь прожить очень долгую жизнь. Поэтому убей меня и уходи. Только поскорее, Робин! — Он повернул голову, прислушиваясь, и затем упал перед сыном на колени, вцепившись скрюченными пальцами в рукоятку его шпаги.
— Видишь, как легко она вынимается из ножен. Я умру без мучений, Робин. Сердце вот здесь! — Он положил руку на грудь. — Я едва ощущаю его биение. Один укол, и оно остановится навсегда!
Робин поднял отца за плечи, усадил на табурет и стал рядом с ним.
— Никогда вы не будете стоять передо мной на коленях!
Юноша понимал, что не может найти нужных слов, так как они с отцом, всегда говорившие друг с другом откровенно, оказались разлученными на долгие годы. Взгляд старика блуждал из стороны в сторону — в нем, как и в его униженной позе, ощущался стыд.
— Я должен, — прошептал он так тихо, что Робин с трудом расслышал его. — Должен стоять перед тобой на коленях, мой мальчик. — И старик простер вперед руки жестом отчаяния. — Они ищут тебя, Робин!
Робин на момент испугался, а затем недоверчиво улыбнулся. Это, несомненно, предлог, чтобы заставить его уйти без отца.
— Меня? Странно!
— Они ищут Карло Мануччи! — Старик дернул сына за рукав, раздраженный его упрямством. — Юношу, который говорит по-испански с итальянским акцентом. Ты никогда не писал так о себе, Робин?
Улыбка исчезла с лица Робина. Писал ли он о Карло Мануччи, говорящем по-испански с итальянским акцентом? Да, однажды писал!
— Я писал Уолсингему.
— Твое письмо прочли те, кому оно не предназначалось.
— Но я послал его с надежными людьми.
— Его прочли в Англии.
— Кто?
— Кто-то из соседей. Больше мне ничего не известно.
— Больше знать и не требуется, — вздохнул Робин.
Он стал серьезным и спокойным. Конечно, письмо попало в руки Бэннетов — отца или сына, а быть может, обоих. Джорджу Обри незачем было винить себя и жертвовать собой. К тому же он преждевременно страшился опасности.
Через несколько дней — возможно, даже завтра — кто-то может разузнать про Карло Мануччи, и возникнет угроза разоблачения. Но сейчас они в безопасности, а завтра уже будут в горах.
— Я прибыл в Мадрид только вчера вечером, отец, причем под совсем другим именем и не подвергаясь никаким расспросам. Никто не знает, что Карло Мануччи находится здесь, кроме трех человек, которым я доверил свою жизнь уже много месяцев назад.
Эти трое — Фильяцци, Андреа Ферранти и Джакомо Ферранти. Никто из них не мог предать его.
— Инквизиция знает все. — прошептал Джордж Обри, и страшная мысль подобно молнии ослепила Робина, заставив его пошатнуться. Как мог нищий, выклянчивающий милостыню на церковных ступенях, знать о том, что разыскивают Карло Мануччи? И все же он знал об этом! Неужели ему поручили искать юношу, говорящего по-испански с итальянским акцентом? Иначе откуда он вообще мог слышать эту фразу? Задавая себе эти вопросы, юноша, не отрываясь, смотрел на старика, не смеющего поднять на него взгляд.
— Это вы, отец, предали меня! — воскликнул он.
В его голосе слышался ужас — ужас не перед своим отцом, а перед тем, что подобное могло произойти; ужас, более походящий на изумление.
— Теперь ты понимаешь, Робин, что должен уходить, пока они не пришли за тобой, а они скоро придут. Убей меня и уходи!
— Нет! — возразил Робин. Он не уйдет, не поняв всего, даже если за ним придут. Зачем ему жить дальше, если он не в силах осмыслить обрушившийся на него кошмар?
— Почему? Отец, почему вы предали меня и нас обоих?
Старик снова рухнул бы перед сыном на колени, если бы Робин не удержал его.
— Ты не в состоянии понять, Робин, до чего может довести боль даже сильного человека — а ведь ты помнишь, что я был таким. Взгляни на меня теперь! Боль довела меня до этого позора! Я не знал, Робин, что им нужен ты, и не осмеливался снова взглянуть в лицо этому ужасу! — И он начал всхлипывать, точно обиженный младенец. — Я провел годы под землей, во мраке, с железным воротником на шее, не дающим наклонить голову… Меня пытали на дыбе, грозили костром и снова пытали… Они водили меня с процессией кающихся на Кемадеро и заставляли наблюдать медленную страшную агонию сжигаемых заживо. Их ноги, бедра, живот поглощало пламя, а они еще жили и кричали от нестерпимой боли! Пусть Господь сделает так, чтобы ты никогда не знал и не понимал ничего подобного, Робин! В конце концов, они швырнули меня на церковные ступени… — он не мог решиться произнести постыдное слово — шпионить для них. Человек на лестнице видит и слышит многое — он может оказаться полезным. Мне разрешили жить на этих условиях, продолжая грозить железным воротником, дыбой и костром… А затем появился Карло Мануччи — юноша, которого мне велели разыскать… Возможно, мне удалось бы заслужить освобождение. Боже, если бы они только позволили мне умереть, как должен позволить ты, мой мальчик, прежде чем уйти. Я не могу вернуться в темницу, Робин!
Мольбы Джорджа Обри о быстрой и легкой смерти, терзавшие сердце юноши, почти убедили его. Но он не мог поддаться им.
— В Англии меня ждет девушка, к которой я не могу возвратиться и сказать, что убил своего отца. Так что не просите меня об этом!
В поведении старика произошло странное изменение, которого Робин не мог понять. Он опустил голову, и юноше показалось, что на его губах мелькнула хитрая довольная улыбка, как будто он нашел выход из их отчаянного положения. Так оно и было. Джордж Обри не мог надеяться выхватить из ножен шпагу Робина, прежде чем тот ему не помешает. Но его внимание привлекла блеснувшая в пламени свечи украшенная драгоценными камнями рукоятка кинжала в бархатных ножнах за поясом сына. Однако, чтобы завладеть им, нужна хитрость. Робин ощутил, как руки отца вцепились в его расстегнутый камзол, из-под которого он достал кольцо на цепочке, и услышал испуганный шепот:
— Тише, Робин! Слушай!
Это был старейший трюк в мире, но в девяноста случаях из ста он срабатывал.
Робин обернулся к двери, и старик тут же выхватил из ножен кинжал. Оттолкнув сына, он поднялся. На момент скрюченные ноги и спина распрямились, послышался радостный смех. В минуту его смерти сын должен увидеть прежнего Джорджа Обри.
— Теперь ты можешь идти, Робин. Я ухожу первым!..
