Владимир Афиногенов - Белые лодьи
«Кого он так?.. Ах да, вон тех, кто в поте лица, по ночам, вместо того чтобы отдыхать, как все люди, трудится, чтобы накормить его, оглоеда…» — как-то тупо, сквозь сильные удары сердца, гонящего к голове гудящую кровь, возникали в сознании Христодула эти мысли, и туман вставал перед его глазами, а глаза наполнялись слезами от жалости к землякам и к своей несчастной судьбе.
И тяжелым, страшным камнем, легшим на душу, явились думы о том, что скоро ему придется убивать этих людей, своих братьев по крови и вере… «Что же это со мной произошло?.. Господи! Оборони меня от этого!.. Защити, не дай случиться такому! Не дай!» — взывал к Богу грек.
И вдруг ярая злоба накатилась на Христодула, злоба к сидящему рядом человеку. Как он надоел со своими поучениями и нравоучениями, со своими стихами из ненавистного ему Корана, читающий их с выражением вечного превосходства на сытом усатом лице…
Грек даже не заметил, как в руках у него оказался железный крюк, используемый для натягивания канатов, и, когда Сулейман в очередной раз, обратив глаза на фонарные огни рыбаков, составивших лодки в круг и сообща тащивших сеть, разразился в их сторону ругательствами, Христодул почти в бессознательном состоянии, не отдавая себе отчета, что делает, сильным взмахом руки размозжил сарацину голову.
Сильный «хек», который вырвался из горла араба, странно поразил Христодула, и тут только он понял, что совершил; побежал к борту, чтобы прыгнуть вниз, но его заметил дежурный в башне лучник, сразу сообразивший, что произошло возле таранного бруса.
Стрела точно вонзилась в шею бедного грека; последнее, что он увидел, — это рыбаки ближней к их карабе лодки все-таки подтянули край сети, и она висела над водой, а значит, рыба теперь не ускользнет в море… И успел он тогда подумать: «Зачем они подняли ее?.. Ведь все равно им достанется только по одной рыбине… На семь-восемь голодных ртов».
* * *В эту ночь, кажется, не спал никто, кроме невольников на греческих хеландиях, которые стонали и вскрикивали во сне от пережитых мучений.
Аббас и Насир Салахдин Юсуф, вооруженные до зубов, переговариваясь, наблюдали с высокой крепостной стены за перемещениями своих кораблей в бухте и радовались тому, что ветер, дующий от острова в сторону моря, все больше и больше набирал силу.
Вдруг на стену, запыхавшись, взобрался человек в форме гази в сопровождении одного из охранников Аббаса и за несколько шагов до полководца и главнокомандующего флотом упал на колени, протянув вперед руки. От быстрого подъема на крепость он не мог выговорить пока ни слова.
— Кто такой? — строго спросил Аббас.
— Моряк с карабы, где амиром албахром служит Ахмад Маджид, он и прислал его к вам, — за гази ответил сопровождающий.
Аббас и Насир переглянулись — они знали, что на борту корабля Ахмада находится предатель-грек Христодул.
— Как твое имя? — обратился главнокомандующий к гази, все еще стоящему на коленях. — Встань и говори, с чем пришел.
— Имя мое, повелитель, ал-Мансур… Но это не столь важно. А мой капитан велел передать вам, что грек Христодул убил нашего лоцмана Сулеймана и хотел бежать, но стрела башенного лучника настигла его… Аллах всевидящ и не оставляет неотмщенным ни одно злодеяние.
— Христодул?! — теперь уже обернулся к моряку сам полководец. — Значит, взбунтовался, дурак! А я его пожалел тогда…
— Изменника?.. — усмехнулся Насир. — Надо было из его шкуры сделать корабельный барабан, боем которого мы в открытом море отпугиваем гигантских хищных рыб, чтобы они при встрече не выбили корабельное днище. Или же надо было предателю залить глотку расплавленной медью, и нечего было его жалеть, сиятельный. Говорит же Аллах: «Дела неверующих подобны мраку над пучиною моря, когда покрывают ее волны, поднимаясь волна над волною, а над ними туча…»
— Ладно, ступай! — приказал Аббас моряку и кинул ему серебряную монету, которую тот с ловкостью собаки поймал на лету.
— Передай своему капитану, что я скоро буду на вашей карабе, — бросил вдогонку гази главнокомандующий и тихо, как бы для себя, посетовал: — Ах, Сулейман, Сулейман… Какой замечательный был лоцман!
Ветер крепчал. Он широко развевал полы халатов полководца и главнокомандующего флотом, надувал парусами их шаровары и доносил глухие клокотания вулкана. Аббас и Насир разом повернули в его сторону головы и увидели там красные росчерки, словно молнии, которые стали высекать в огненных безднах Этны проснувшиеся гиганты Бронте, Стеропе и Арге[104].
— Кажется, Аллах подает нам добрый знак: и этот ветер, и эти молнии… — весело сказал Аббас. — С Богом! К победе, мой храбрый амир албахр!
Они обнялись, и Насир Салахдин Юсуф, придерживая рукой кривую боевую саблю без всяких украшений, висевшую на правом боку (главнокомандующий арабским флотом в Сицилии был левша), быстро побежал по каменным ступеням вниз — к берегу, к морю, к своим кораблям…
У причала его уже ждал с шестью моряками капитан карабы Ахмад Маджид, предупрежденный ал-Мансуром. При приближении Насира они сложили ладони перед своими лицами и поклонились. Затем гази подхватили своего командующего под руки и перенесли его в лодку, тут же налегли на весла, и лодка, как птица, понеслась к чернеющему невдалеке кораблю, похожему на голову гигантского ящера.
Приблизившись к карабе, Насир Салахдин Юсуф повернулся к Маджиду:
— Ахмад, спусти с борта еще одну лодку и назначь в экипажи двух расторопных старшин. А я сам скажу им, что нужно.
— Будет сделано, повелитель.
Еще одна лодка коснулась днищем темной воды, и следом за ней по веревочному трапу спустились два старшины, высоких и широкоплечих. Узнав главнокомандующего, они также приветствовали его сложенными друг к другу ладонями, поднесенными к лицам.
Старшинам было велено на двух быстроходных шайти, предназначенных для связи, идти — на одной в Сиракузы, на другой к мысу Изола-далле-Корренти и передать командующим тяжелыми акатами и карабами приказ — немедленно ставить паруса и начать движение по направлению к Кастродживанни.
Этот приказ командующего в Сиракузах Ибн-Кухруба застал в терме, где он любил париться до изнеможения, а Али Ибн-Мухаммада — амир албахра из Изола-далле-Корренти — в греческом лупанаре. К счастью для обоих, их быстро разыскали, и скоро они уже были на кораблях.
Подняв паруса по три разом на каждом, они двинули свои эскадры навстречу друг другу.
Резали акаты и карабы острыми носами, с приделанными к ним «воронами», волны Ионического моря так же уверенно, как воды своего родного Аденского залива, соединяющегося с Красным морем «вратами плача» — проливом Баб-эль-Мандеб. Им предстояло пройти около пятнадцати римских миль — на рассвете они как раз и прибудут к месту назначения: хитрый левша все рассчитал точно. К тому же сегодня сарацинам очень благоприятствовала погода: ветер дул от острова, поэтому греческим хеландиям, чтобы подойти к нему, на паруса нечего было и рассчитывать. В связи с этим у Насира Салахдина в голове зародился еще один план, и теперь, сидя в просторной каюте карабы Ахмада Маджида, куда прибыли и его два заместителя — «передний» и «фонарь»[105], он излагал его.
