Михаил Кожемякин - Красная Валькирия
- Товарищ Раскольников, я все равно не совсем понимаю. Зачем нужно начинать войну с шахом, когда вы ведете с ним переговоры?
- Переговоры нужны трусам, - отрезал Раскольников. - Мне нужна революционная красная Персия. Вся Персия, а не какой-то провинциальный Гилян. Революция не терпит полумер и полу-республик, дорогой Мирза!
Так начала жить самая внушительная сила недолговечной Гилянской республики - Персидская красная армия. Но Раскольников поторопился с провозглашением Персидской Советской социалистической республики - заветные сады древней Персии, где розы осыпали свои лепестки над могилами великих поэтов прошлого, не спешили впускать в свое священное пространство непрошеных гостей...
Глава шестая. Русский дервиш
В апреле 1921 года в Энзели, где стояла Волжско-Каспийская флотилия Раскольникова, появился странный человек. Местные жители называли его дервишем. Конечно, с большей точностью его можно было назвать поэтом, но так уж повелось называть здесь любого одухотворенного и безобидного чудака в непонятном одеянии. Дервиш-поэт бродил по городу в рубахе из мешковины, в штанах на голое тело и босиком. Обветшавший и потертый сюртук и свое главное достояние - раздолбанную пишущую машинку, он в первый же день пребывания в Энзели загнал на базаре, а клеенчатый футляр от этой самой машинки, спасаясь от солнца, водрузил на голову. За плечами у дервиша висел мешок с рукописями. Красноармейцы относились к "малохольным" не столь снисходительно, подозревая в них ловко маскирующихся "агентов контрреволюции". Патруль без лишних слов сграбастал подозрительную личность и приволок в комендатуру, не слушая его невразумительных объяснений и недовольного улюлюканья базарной толпы (пришлось, правда, пару раз пальнуть из трехлинейки поверх голов "для успокоения"). Усатый дежурный с недоверием потыкал ножом в футляр и, убедившись, что там не скрываются "злостные контры", принялся за содержимое заплечного мешка, шикнув на странного человека, который пытался броситься на защиту своего состояния. Пару помятых персиков, извлеченных на волю, краском без лишних разговоров шумно схрупал, заметив: "Ишь, жара, а пить-то охота!" Далее последовала большая и взлохмаченная, как кочан капусты, тетрадь в видавшей виды клеенчатой обложке, вызвавшая у собравшихся слабое, но искреннее оживление (чахточный особист даже любовно погладил кобуру нагана, и на его впалых щеках выступил нежный румянец возбуждения). Пока дежурный распоряжался поставить во дворе деревянный щит, "шоб никого рикошетом не задело", особист, верный долгу службы, раскрыл тетрадь, и его взгляд упал на странный заголовок: "Доски судьбы". От изумления он прочитал это вслух. "Во-во, Митрий, прям в тютельку сказал! - восхитился дежурный и кивнул красноармейцам на, казалось, не понимавшего сути происходящего странного человека: "Давай его, товарищи, к этим самым доскам - и дуплетом!" Привычно похохатывая, двое вихрастых бойцов подхватили слабо протестовавшего человека под мышки и поволокли к двери.
- Э... Стой-ка, товарищи, - вдруг остановил их особист и неодобрительно глянул на дежурного, - Тебе, Гришка, только б сразу шлепнуть...
- Да ладно, сам такой! - обиделся дежурный, - А чо?
- Контра хитрая, шифрованная, вот тебе и "чо", деревня!!! - особист, некогда работавший кондуктором на железной дороге, считал себя человеком образованным и пояснил с оттенком покровительственного презрения: - Гляди-ка: вот, цифры столбиками, слова шифрованные: "Дыр, бул, щел, убещур..."
- Кого-кого "убил щур"? - не совсем к месту переспросил дежурный, вопросительно посмотрев сначала на углубившегося в чтение особиста. После того, как тот убил его молчанием, дежурный обратился за разъяснением к странному субъекту, для убедительности сунув ему под нос здоровенный облупленный кулак:
- Ну, давай, колись, контра гнилая, а то я щас тебе сам "дыр-быр" в башке наделаю!
Только сейчас, казалось, схваченный понял, что события принимают угрожающий для него оборот.
- Граждане, да что вы? Это же стихи! - возопил он, - Я же ничего предосудительного не писал! Поиск древних славянских корней, понимаете?
- Неа.
- Ну, наши предки так говорили!! А еще поэт Гумилев сказал, что ангелы на Венере говорят на языке из одних только гласных...
- Венерия у ангелов? Ты что, еще и доктор? - не совсем понял особист, а затем проницательно прищурился - А это что такое: "Участок - это место встречи человека и государства". Ты тут про старый режим, или про новый?
- Ну, видите ли, метафизика взаимоотношений человека и государства не подвластна временным категориям... Я, видите ли, изучаю время и его законы...Я в некотором роде и ученый.
"Найдены часы человечества. Стоит только от узлового дня отложить степени двух и степени трех дней, и если узловой день был со знаком +, то через степени двух пойдут события того же знака, а через степени трех... обратные узловому", - неровным, почти детским почерком, было густо исписано по покоробленным страницам. Непроизвольно прочитав это слова вслух, особист нетвердой рукой закрыл тетрадь и тяжело задумался, сам не поняв о чем. Вихрастые бойцы слушали с неподдельным интересом, опираясь на свои винтовки. Но дежурный поспешил вернуть контроль над приобретавшей размытые очертания персидской фата-морганы ситуацией.
- Уроды! - рявкнул он на бойцов, - Ухи развесили!! Давай его до выяснения в холодную! И по пути не сметь слухать его контры завихрюшистые! А то рыло раскрою!! Пущай товарищ Абих разбирается! А ты, Митрий, сдулся!
Когда красноармейцы с неожиданной бережностью взяли непонятного человека под руки и вывели его вон, дежурный твердой рукой забрал у особиста тетрадь:
- Слышь, Митрий, ты б водки выжрал, или кокаинчиком занюхался... Или шлепни кого! А то худо б не было. Это... Это такая контра! Мировой опасности!!
- Поясни, - вяло заметил особист. Глаза его и без кокаина были мутными, как у селедки.
- Ну... Я революцьонно сознательный краском, в Бога не верю, вот те крест святой! Но в черта верю. Похоже, мы его, рогатого, первейшего приспешника повязали! Надо писания его срочно товарищу Абиху... Он смогет!
Секретарь Политотдела Отдельного экспедиционного корпуса Персидской красной армии товарищ Абих, Рудольф Петрович - сын машиниста Закавказской железной дороги и работницы-кирпичницы - имел за плечами не только революционные университеты. Ему удалось поучиться и в Бакинском университете, и даже поработать ассистентом при кафедре истории искусств и археологии. Поэтому, когда ему дежурным была доставлена странная тетрадь, с пояснением, что "особист Горохов, как читал, расстройство рассудка получил", он только в очередной раз горько посмеялся. Сильны еще в темной солдатской массе, поднятой ветрами революции, поповские предрассудки и деревенские суеверия! Некоторые из содержавшихся там стихов Рудольф Петрович знал: доводилось читать по молодости, да и с коллегами на кафедре археологии с интересом обсуждали специфические теории времени и языка Виктора, или Велимира Хлебникова. Угнетенный однообразием будней революции и жарой, Абих находил некоторое облегчение только в обществе единственной образованной женщины во всем Энзели - супруги командующего Раскольникова Ларисы Михайловны, урожденной Рейснер. Но, нуждаясь в ее обществе, сентиментальный, как истинный немец (хоть и обрусевший), Рудольф Петрович и боялся его одновременно, понимая: тут и влюбиться недолго! В общем, может и хорошо бы, тем более, что товарищ Лариса сама скучает, совсем не по-революционному... Но вот взгляд у командующего Раскольникова зоркий, рука тяжелая, и "маузер" осечки не дает, в отличие от его, Абиха, бельгийского "юпитера", которому явно тоже не на пользу персидский климат... Потому-то перспективе встретить в базарно-ковровой Персии такого великолепного собеседника товарищ Абих явно обрадовался, предвкушая, как представит его Ларисе Михайловне. Втроем - не вдвоем, товарищ Раскольников, может и успокоится на его счет!
