Тим Северин - Последний Конунг
Фолькмар обрадовался, когда я согласился отправиться с ним, и мы совершили то, что христиане называют паломничеством. В пути мы были как бы учителем и учеником. Отвечая на его вопросы о богах – ему очень хотелось узнать побольше, – я начал понимать, что обладаю познаниями в исконной вере, оказывается, куда более глубокими, чем большинство соотечественников. Я поведал ему, что Фрейр и Фрейя принадлежат к ванам, издревним богам, которые поначалу противостояли асам, возглавляемым Одином, и сражались с ними. Когда же договорились о мире, они оба перешли к асам в качестве заложников и с тех пор остаются с ними.
– Жаль, что норвежцы и даны не могут сделать того же. То бишь замириться друг с другом, – заметил Фолькмар. – Тогда бы пришел конец этим непрестанным распрям, ведь они никому не приносят добра. Я вот часто думаю, как нам повезло, что живем мы вдали от больших дорог. Распри обычно обходят нас стороной.
– Может быть, ради того же Фрейр и его сестра предпочли жить не в Валгалле, под одним кровом с Одином. У них есть собственное место, – отозвался я. – У Фрейра дом в Альвхейме, где живут светлые альвы. Кроме того, у него с сестрой есть особые права. Фрейр почти равен Одину, а его сестра в некотором смысле и выше. После битвы она забирает половину тех, кто погиб с честью, и приносит их в свой дом, Сессрумнир, оставив Одину и валькириям выбирать из остальных. Фрейя первая отбирает мертвых.
– Нужно быть богом, чтобы вот так поделить власть, никогда не ссорясь из-за старшинства, – заметил Фолькмар.
– Было такое в Великом городе, в мою бытность там, – заметил я. – Две императрицы занимали один трон. Но, я согласен, это необычно.
– Это противно природе. Рано или поздно, а из-за власти разгорится распря, – откликнулся Фолькмар. Обладая от природы проницательностью, он предсказал будущее.
Ради Большого храма в Уппсале стоило проделать десятидневный путь. Это был самый большой хоф из всех, мною виденных, огромный дом из бревен, построенный рядом с тремя большими могильными курганами, в которых лежали тела древних правителей. Перед хофом росло огромное дерево, настоящий символ Иггдрасиля, мирового древа, под которым сошлись асы. Этот великан был тем более замечателен, что листва его никогда не опадала, но оставалась зеленой даже в самые студеные зимы. С одной стороны от него, столпившись, как приближенные, меньшие деревья образовывали священную рощу. Эти деревья тоже были очень старыми, и каждое почиталось. На них висели жертвоприношения богам, изображения которых находились внутри самого хофа. Фолькмар сказал мне, что на большом весеннем празднике храмовые жрецы справляют обряд девять дней кряду, ибо девять – их священное число. Каждый день они выходят из хофа и вешают на ветви священных деревьев головы девяти животных, коих они жертвуют богам в знак своей преданности. Каждое животное должно быть самцом – по одному от всякого рода тварей.
– И человеческие жертвы тоже? – спросил я.
– В прежние времена так было, – ответил Фолькмар. – А теперь нет.
Он провел меня внутрь Хофа. Хотя осенний праздник был не столь значителен, как весенний, темное помещение храма был переполнено верующими, приносящими дары. Строители храма оставили отверстия в высокой крыше, через них лучами сквозил свет дня, освещая идолов. И в тот день, несмотря на пасмурное небо, три бога грозно возвышались над прихожанами. Тор в середине – мощный, бородатый, поднявший вверх свой молот. Справа от него стоял мой бог, Один. Вырезанный из цельного огромного куска дерева, черный от дыма многовековых жертвоприношений, он, прищурившись, смотрел вниз своим единственным глазом. Слева от Тора стояло изображение Фрейра. Этот идол тоже был из дерева, но ярко раскрашен красками щедрой земли – охрой, красным, коричневым, золотым и зеленым. Фрейр сидел, скрестив ноги, на голове – остроконечный шлем, одна рука сжимает заостренную бороду, торчащую вперед, другая лежит на колене. Глаза вытаращены, а сам совершенно голый, и от его чресл поднимался огромный фаллос – знак плодородия, а также телесной радости.
Фолькмар подошел к одному из жрецов Фрейра и отдал ему мешок, который всю дорогу тащил на спине. Я понятия не имел, что в этом мешке, но, зная бедность Фолькмара и его соседей, не думал, что там нечто большее, чем несколько образчиков плодов крестьянского труда, однако жрец принял мешок так, словно тот – великая ценность, и любезно поблагодарил крестьянина. Он подозвал помощника, и мгновение спустя из тьмы явился маленький поросенок. Быстрым движением жрец перерезал ему горло. Помощник же подставил миску, и кровь стекла в нее, а жрец взял веничек из прутьев, обмакнул его в кровь и брызнул сперва в сторону идола, потом в сторону Фолькмара, стоявшего склонив голову.
Я думал, что жрец отложит поросенка в сторону, но тот протянул его Фолькмару со словами:
– Попразднуй сегодня хорошенько.
Исполнив свой долг, Фолькмар повернулся, собираясь уйти, как вдруг вспомнил, что я еще не почтил Одина.
– Прости, Торгильс, я не сберег ничего, что ты мог бы пожертвовать Одину.
– Твои соседи собирали для Фрейра, – сказал я, когда мы пробирались через толпу к черному от копоти изображению отца богов. – Было бы неправильно отдать даже самую малую часть из этого на что-то еще.
Мы добрались до подножья идола Одина. Он возвышался над нами, будучи в два человеческих роста. Изваяние было столь древним, что дерево, из которого оно было вырезано, треснуло и рассохлось, и я подумал – сколько же столетий оно стоит здесь. Кроме закрытого глаза, черты лица его стерлись от времени. Я сунул руку под рубашку, где висел на кожаном шнурке мой кошелек с деньгами, и положил свое приношение к ногам Одина. Фолькмар вытаращил глаза от изумления. То была монета чистого золота, императорская номизма, стоимость которой превышала все, чем владел этот хуторянин. По мне же, это был слишком малый знак моей благодарности Одину за то, что он привел меня к Фолькмару, в его дом.
– Ты, значит, приверженец Харальда Сигурдссона и поклялся служить ему, – сказал Фолькмар мне в тот вечер, когда мы жарили жертвенного поросенка. – Но в это время года Харальд уже не приедет. Раньше весны его можно не ждать. Почему бы тебе не провести зиму у нас? Я знаю, это придется по нраву и моей жене, и ее сестре.
– Сначала я должен посетить Свейна Эстридсона в Дании, дабы потом поведать Харальду, каков этот человек, – осторожно ответил я, хотя предложение Фолькмара принудило меня признаться себе, что не так уж я люблю одиночество и не так хладнокровен, каким сам себе представлялся.
В дни, проведенные с ним и с его семьей, я познал такое умиротворение, какого никогда прежде не испытывал. Глядя в огонь, на котором готовилась наша пища, я вдруг понял, что задаюсь вопросом – не возраст ли берет свое, не пришло ли мне время отказаться от жизни перекати-поля, и ежели не вовсе осесть, то хотя бы обзавестись таким местом, где можно остановиться и отдохнуть. Так что я позволил себе роскошь прикинуть, как скоро я смогу завершить свои дела в Дании и вернуться в Вестерготланд.
