Кристофер Сэнсом - Плач
– Понимаю. У тебя все еще усталый вид. Бокал гипокраса?[27]
– Было бы неплохо. Я после работы.
Гай позвал Фрэнсиса, и тот принес две кружки теплого пряного вина. Я немного посидел, уставившись в свою, и сказал:
– Мой старый враг Стивен Билкнап умер. Да прорастет трава в его кишках!
Малтон перекрестился:
– Да простит его Бог!
Я грустно улыбнулся:
– Он не хотел Божьего прощения. Я был с ним почти до конца, и он сказал, что не верит в Бога. Он оставил все свои деньги на постройку великого мемориала себе в часовне Линкольнс-Инн.
– У него не было семьи?
– И друзей. И Бога.
– Это печально.
– Да. – Я снова посмотрел на свое вино и перешел к делу. – Гай, я ищу кое-какие сведения. Об иностранном имени. Я знаю только латынь и плохо французский, а с твоими знаниями языков, надеюсь, ты можешь помочь.
– Если смогу.
– Строго конфиденциально.
– Разумеется.
– Это имя выплыло в контексте дела, над которым я сейчас работаю. Дошло до меня через вторые руки. Звучит оно как иностранное и, может быть, произносится неправильно, но я подумал, что, возможно, ты догадаешься о его происхождении.
– Что за имя?
– Джурони Бертано. Может оно быть испанским?
Врач улыбнулся:
– Нет. Это итальянское имя. Первое слово – Гуроне.
– Довольно близко.
– Может быть, это одно из итальянских торговых сообществ в Лондоне?
– Может быть. – Я серьезно посмотрел на своего друга. – Но я не могу обсуждать это дело.
– Понимаю. Правила конфиденциальности.
Я с несчастным видом кивнул. Мы помолчали, а потом я заговорил снова:
– Знаешь, по пути сюда я подумал, как мало среди моих друзей католиков или традиционалистов. В эти последние годы большинство людей замкнулись в том или другом круге общения, не правда ли? Часто даже не задумываясь об этом.
– Ради безопасности – да, как это ни грустно. У меня мало пациентов среди радикалов и реформаторов. Моя практика началась с людей, так сказать, моих взглядов, они рекомендовали меня своим друзьям, и так оно и продолжается. У тебя, наверное, то же самое.
– Да. Хотя, кстати, я рекомендовал тебя еще одному человеку, которого беспокоит спина. Придворному вышивальщику королевы.
Малтон улыбнулся:
– Значит, он сочувствует реформаторам.
– Понятия не имею. – Я снова взглянул на него. – Ты когда-нибудь сомневаешься, Гай, что твой взгляд на Бога правильный?
– Всю жизнь я был жертвой сомнений, – серьезно ответил врач. – Одно время, как когда-то говорил тебе, я сомневался в существовании Бога. Но я верю, что если в человеческой душе борются вера и сомнение, душа от этого становится сильнее и честнее.
– Возможно. Хотя в последние дни во мне больше сомнений, чем веры. – Я в нерешительности помолчал. – Знаешь, я всегда считал людей, непоколебимых в своей вере, самой опасной категорией. Но совсем недавно я засомневался в этом: ведь куда опаснее кажутся люди вроде высших лиц при дворе – Ризли или Рича, – которые переходят с одной стороны на другую, следуя своим амбициям.
– Во что ты снова впутался, Мэтью? – тихо спросил Гай.
Я ответил с неожиданным пылом:
– В нечто такое, о чем не должен говорить друзьям, чтобы защитить их.
Медик некоторое время молчал, а затем сказал:
– Если я могу помочь, то в любое время…
– Ты настоящий друг.
«Еще один, кого собственная совесть поставила на другую от Екатерины Парр сторону», – подумал я и, чтобы сменить тему, спросил:
– Скажи, что ты собираешься узнать по этой старой кости? Наверняка что-то гораздо более полезное для человечества, чем делает любой юрист или член Тайного совета.
* * *На следующий день я вышел из дома рано утром, чтобы зайти в контору до того, как отправиться в Уайтхолл. Все – Барак, Овертон и Скелли – уже были там и работали. Я был благодарен им всем. Джон Скелли всегда был трудолюбивым и верным работником; Николаса, небольшим авансом, можно было считать ответственным человеком, а Джек с удовольствием ими руководил. Когда я вошел, он давал Николасу кучу бумаг, чтобы тот расставил их на полках.
– И на этот раз не потеряй никакого документа, – весело сказал он.
Я поблагодарил их всех за ранний приход, а потом обратился к Овертону:
– Николас, тут есть одна работенка, которую я бы хотел поручить тебе. – И я дал ему список, который мне вчера подготовил вышивальщик Галлим, вместе с обрывком кружев, аккуратно завернутым в бумагу. Я добавил туда несколько шиллингов из своего кошелька, на которых медь уже просвечивала сквозь серебро на носу у короля. – Я хочу, чтобы ты обошел всех вышивальщиков из этого списка и посмотрел, не узнает ли кто-то из них свою работу. Вероятно, это кружево изготовил один из них. Скажи, что я консультировался с мастером Галлимом – он один из самых уважаемых членов их гильдии. Но не говори, в чем дело. Можешь это сделать? Воспользуйся своим джентльменским шармом.
Барак фыркнул:
– Шармом? Этот длинный парень?
Николас пропустил его слова мимо ушей.
– Несомненно, мастер Шардлейк, – заверил он меня.
– Хорошо бы сегодня утром, – добавил я.
– Сейчас. – Овертон взял кипу документов со своего стола, вывалил обратно на стол Джеку и весело улыбнулся: – Боюсь, придется оставить это вам.
* * *На этот раз я взял лодку до Общей пристани Уайтхолла и, когда мы приблизились, надел робу со значком королевы. На Общей пристани лодочники выгружали товары для дворца, толкаясь со слугами и посетителями. Стражник, как обычно, проверил мое имя и направил меня в помещение королевской стражи. Я прошел по коридору, примыкающему к кухням, и заметил через открытые двери поваров и поварят, готовивших еду для нескольких сотен человек, имевших право обедать в Большом зале и апартаментах. У людей на кухне не было официальных значков – только дешевая льняная одежда, а сейчас, в июльскую жару, некоторые из них разделись до пояса. Я прошел мимо, пересек Большой зал под великолепной крышей на балках, а оттуда вышел во двор. Это был день раздачи милостыни, и чиновники из соответствующей службы стояли у главных ворот, протягивая пакеты с едой толпящимся рядом нищим, за которыми внимательно наблюдала стража. Остатки каждого дворцового обеда, содержащего больше яств, чем можно съесть, обычно ежедневно распределяли по больницам и благотворительным организациям, но дважды в неделю их раздавали у ворот в знак королевской щедрости.
Большинство людей во дворе не обращали внимания на эту сцену, занимаясь своими обычными делами, но я увидел, что двое мужчин наблюдали за этим. Я узнал обоих – они были на сожжении. Один, в шелковой сутане и коричневой меховой накидке, был епископом Стивеном Гардинером. Вблизи его суровое лицо с густыми сдвинутыми бровями, круглым, как луковица, носом и широкими губами было поистине грозным. Рядом с ним стоял государственный секретарь Уильям Пэджет. Как обычно, на нем была коричневая роба и шапка. У робы был длинный горностаевый воротник – густой белоснежный мех с черными крапинками. Он нежно поглаживал его, как кошку, своей квадратной ладонью.
