Эдмундо Конде - Яд для Наполеона
— Привет, вот и мы! — радостно, словно солдат, вернувшийся домой из похода, возвестил Огюст.
— Я вижу, — сдержанно кивнул Жюльен, который никого не ждал.
Если б не кое-какие детали в поведении младшего персонажа, эти двое вполне сошли бы за добропорядочных отца и сына. Хотя, подумалось Жюльену, его другу возможность подобных отношений вряд ли приходила когда-либо на ум.
Огюст легонько ткнул парнишку локтем в спину и произнес:
— Расскажи-ка господину, что ты рассказывал мне.
Парень скорчил недовольную мину, почесал себе ногу ниже колена, затем неожиданно с врожденной грацией провел рукой по волосам.
— Ну же, перестань артачиться, давай, говори, — Огюст хитро улыбнулся и наградил упрямца новым тычком.
На сей раз тот не остался в долгу и, разразившись громким хохотом и оставив в стороне приличия, двинул Огюста локтем в живот.
— Уж и не знаю, чего здесь такого важного, — начал парень. — Я ведь рассказал это просто так. Думал, можем посмеяться вместе.
Огюст стряхнул с рукава несуществующую пылинку и укоризненно глянул на своего юного спутника, который, совершенно осмелев и развеселившись, залепил ему кулаком в плечо. Однако Огюсту это показалось ужасно смешным.
Жюльен склонил голову набок и выгнул бровь дугой. Ему еще не доводилось видеть своего друга в состоянии расшалившегося школяра, и он приготовился досмотреть сценку до конца. Огюст, вдоволь насмеявшись, перевел взгляд на Жюльена, тут же посерьезнел и, как бы извиняясь, пояснил:
— Этот юноша разгружает мешки с картошкой на кухне Елисейского дворца, — и понизив голос, вновь обратился к парню: — Ну, рассказывай!
— О бритье, что ль?
— Ну же! — подтвердил Огюст полушепотом.
— Да чего там… Хорош император, который сам скоблит себе физиономию, — изрек парень, глядя на Огюста, который подбадривал его жестами. — У него нет ни цирюльника, ни слуги-брадобрея, который бы его побрил. Вот так! Ему пособляет только этот… Рустам, ну, мамелюк, телохранитель. Держит ему зеркало. Тоже мне, император! Дошел до того, что бритвы выписывает из Англии, с перламутровой ручкой… Говорит, дескать, тамошняя сталь лучше французской. Да где это видано! Чтоб император брился не нашенской, а вражеской бритвой! Дворцовые кухарки — они обычно рта не закрывают, — по секрету рассказали мне про эту его привычку: мол, он лучше сам изрежется английским железом, чем позволит руке француза перерезать себе глотку! — и рассмеялся своей же шутке.
— Как тебе рассказ? — спросил Огюст. — Не интересно разве? — И, видя, что Жюльен облокотился на стол и принялся барабанить кончиками пальцев, поторопился объяснить: — Вообще-то я пообещал этому молодому человеку показать дом своего друга, прежде испросив у него разрешения. Ты позволишь?
— Конечно, — ответил Жюльен, не меняя положения рук, и когда они уже переступали порог, крикнул вдогонку: — Огюст, одну минуту!
Огюст что-то сказал парнишке, успевшему выйти в коридор, с улыбкой вернулся в комнату и затворил дверь.
— Откуда те бритвы? — поинтересовался Жюльен.
— Из Бирмингема, — вспомнил Огюст.
— Жаль, война совсем близко. Посылка из Англии вызовет, конечно, подозрения. Но нет худа без добра: бритвы надо заказать нашим умельцам. Сейчас, по-моему, подходящий момент для перехода на бритье французской сталью, как ты считаешь?
— Разумеется. Это будет патриотично.
— Мастерская производителя на всякий случай пусть находится как можно дальше от Парижа. Незачем давать им время для наведения справок. Лезвия должны быть из лучшей стали, рукоятки — из перламутра высшего сорта. Наши бритвы должны стать подлинным шедевром. Чтобы английские не выдерживали с ними сравнения. А в остальном положимся на гордыню Бонапарта.
— Все будет исполнено, как ты говоришь.
— Действовать следует быстро. Деньги — скажешь изготовителю — не проблема. Половину заплатим вперед. Готовый заказ сюда не присылать ни под каким видом. Насчет адреса получателя нужно подумать, но лучше, чтобы это было за пределами Парижа.
— Так оно будет надежнее.
— Огюст, — Жюльен понизил голос, — идея переодеть его, — он кивнул на дверь, — прекрасная уловка, чтобы не привлекать к себе внимания.
— Правда? Но ему-то я объяснил иначе. Сказал, что в дом, куда мы идем, принято приходить в костюме. Так что не думаю, чтобы за нами следили, — с победным видом произнес Огюст.
— Но кое-чего ты не учел. — И поняв по застывшей гримасе на лице друга, что тот не понимает, о чем речь, уточнил: — Ты упустил из виду обувь… На нем его старые башмаки.
Не скрывая досады, Огюст повернулся на каблуках и исчез за дверью.
Через несколько дней виконт де Меневаль получил у себя в особняке на Сент-Оноре короткое письмо. Скорее — записку, в которой его приглашали принять участие во встрече. Указывались время и место, где она состоится, а также — ее цель. Внизу, рядом с подписью, стояло ненавистное имя. Жиль не раздумывал ни минуты. Отдал соответствующие распоряжения агентам, наблюдавшим за домом Жюльена, и на следующее утро спозаранку отправился в карете по приведенному в записке адресу.
Жиль прежде избегал эту улицу, и сейчас, выйдя из коляски, почувствовал, как в глубине его практически бесчувственной души что-то защемило. Входная дверь была приоткрыта. Он толкнул ее, скрипнули давно не смазывавшиеся петли…
Внутри все было как прежде — как десять и пятнадцать лет назад. Дом будто законсервировали, а вместе с ним — воспоминания, что хранили его стены. Все те же прихожая, лестница, светильники… Только везде толстым слоем лежала пыль, да в застоявшемся воздухе пахло нежилой сыростью. Жиль вдруг поймал себя на мысли, что все это похоже на дурной сон, и словно собираясь бежать от наваждения, обернулся к двери. Его даже всего передернуло, но он тут же взял себя в руки и, опираясь на трость, направился в цокольный этаж.
Внизу горел яркий свет. Жюльен, в черном сюртуке и рубашке с белым жабо, на котором четко выделялся серебряный медальон, сидел на стуле и пристально смотрел на спускавшегося по лестнице человека с тростью.
— Не думал, что тебе хватит смелости прийти, — не вставая с места, произнес Жюльен. — Страх — веская причина для неявки.
— Это почему же я должен бояться ублюдка без роду и племени? Кстати, предупреждаю тебя — дом со всех сторон окружен, — возразил Жиль голосом, в котором тем не менее слышалась тревога, и вынув носовой платок, смахнул им пыль со стула, прежде чем сесть.
— Не дай я обещания твоему отцу, с тобой все уже было бы кончено.
— Мой отец… — вздохнул Жиль и положил платок в карман. — Он хоть умер как настоящий отец — с именем своего сына на устах.
