Валерий Гусев - Мстители двенадцатого года
— А как же? — спрашивала из вежливости Параша.
— Поворачиваешься вправо, вытягиваешь руку с пистолетом, в локте ее чуть сгибаешь, поняла ли? Да ты слушаешь? Это меня поручик научил. Мы с малым числом гусар в засаду попали. Взялись удирать. Лошади наши приустали, а у француза свежие, начал нагонять. Мы с поручиком рядом скакали. Я было за пистолеты взялся, а он их у меня вырвал. Оба разрядил — первым выстрелом ближайшего француза из седла выбил, под вторым лошадь свалил. Потом свои пистолеты взял. Отбились.
— Он отважный, — чуть слышно сказала Параша.
— Настоящий гусар. — Александров поправил фитильки свечей. — Я ведь тоже в гусары метил, да не удалось.
— Что так? Ты, благородие, тоже не из последних.
— Не по средствам. — Вздохнул. — Мундир и снаряжение гусарские дороги больно, уланские попроще… Поди-ка, Параша, коней взгляни.
Параша вышла. Корнет взял зеркальце, пощипал верхнюю губу, где никак не всходили положенные улану усики. Однако загляделся — лицо чистое, свежее, глаза ясные. Опять чему-то вздохнул и вернул зеркальце на место.
Воротилась Параша, внесла горячий самоварчик. Корнет и крепостная девка пили чай с сахаром и пряниками. Мечтали каждый о своем, а выходит, что об одном и том же.
— Его невеста не дождалась, — невпопад сказала Параша. Александров даже не спросил: о ком же? Только проговорил:
— Ему от невест отбоя не будет.
— Я без него засохну. Ровно ромашка в зной-полдень.
— Лишь бы жив остался.
— И то ваша правда. Да и мне воевать теперь уж так-то пристало.
— Ты теперь куда, Параша?
— Возвернусь в свое село, соберу баб в отряд: мужики-то наши по лесам хоронятся…
Да, было и такое. Прятались иные мужики по лесам, оставив избы и хозяйства на сбережение своим бабам и девкам. Те и берегли. Порой удавалось, да вот себя не всегда получалось уберечь от алчного и голодного до женского тела француза. Но тем злее и беспощаднее становились бабы. И вилами насквозь протыкали, и головы косами срезали ровно податливый травостой. Всяко бывало…
— Пошла я, — Параша с трудом подавила зевок, устала. — Чтой-то грусть налегла. Хорошо почивать вам, ваше благородие.
Несмотря на возникшую приязнь, расстались суховато. Будто недовольные друг другом.
Волох стянул с ног старого князя сапоги, тот улегся на кровать, покряхтел, раскурил трубку.
— Ну, Лешка, как мыслишь?
— Да просто, батюшка. Ежели Шульц все исполнит…
— А исполнит ли?
— Петр Алексеевич, — непрошено встрял совсем уж распустившийся Волох, — нешто вы не исполнили бы за жизнь его благородия вашего сынка?
— А вот и не знаю! — вспылил князь. — И что ты рыло свое чумазое всюду суешь! Сапоги вон который день не чищены! — Помолчал, отвлекшись. — И где ты водку воруешь?
— Ваше благородие, — обиделся Волох, — казак не ворует, казак берет.
— И где берет? — князь заинтересованно привстал. — Показал бы.
— Да где есть, там и берет.
— А где есть?
Алексей с улыбкой следил за развитием интересной темы. Догадывался, что и батюшка, и Волох клонят разговор в одну сторону. Словно два клена свои ветки под одним ветром.
— Много где, — туманно поясняет Волох, поднимая с земли сапоги князя. — А что сапоги такие, так вы дороги не разбираете. Нет, чтоб по сухому пройтить. Да об травку обтереть…
— Нет, Алешка! Ты слышишь, как он крутит? Отвечай прямо! Где водка есть?
— В разных местах. — Волох на всякий случай пятится ко входу.
— Далеко? — настаивал князь.
— Не шибко далеко.
— Понял, Алексей? — хохочет князь. — У него вся саква бутылками набита! Так, что ли, казак?
— Ну уж… вы уж… вся саква… — И твердо отвечает: — Никак нет, ваше благородие! Не вся, место еще есть.
— Неси!
— Ветрено больно, — опасается Волох. Полотнище палатки и впрямь дергает сухой осенний ветер.
— Нет, ты понимаешь, Алексей, — кипит самоваром князь, — он утаил от своих командиров добытое в бою! А сейчас еще боится, что его унесет ветром.
— Ну уж в бою, — улыбается Алексей. — Батюшка, у нас не об водке сейчас речь.
— Об водке никогда сказать не лишне. — Грозно взглянул на Волоха. — Ступай! И пустым не смей вернуться!
— А сапоги, ваше благородие?
— Об траву оботру! Пошел! — пересел к столику, поближе к сыну. — Так что там Шульц?
— Ежели Шульц все исполнит в точности, француз клюнет. Тем более, что шибко зол на казаков. — Алексей перевернул многострадальную карту, взял перо. — Здесь, на взгорочке, поставит орудия, все три, и начнет тупо бомбардировать «казачий бивак». Зарядов жалеть не станет. А потом бросит в атаку всю свою конницу.
— Сколько сабель у него?
— С разведки донесли — до батальона.
— Много, — вздохнул князь.
— Много, — согласился, нетерпеливо кивая, Алексей. — Но станет мало. Вот этот лужок перед рощей, он не лужок — болотце. Пеший пройдет, верховой увязнет.
— А как же вы проехали?
— Так поутру, батюшка, приморозило. Резервный полк как раз к полудню подойдет. Пока артиллерию развернет, в самый раз будет.
— Ну не больно-то, — старый князь скребет подбородок. — Как передние увязнут, задние опомнятся. — Ударил ладонью в стол. — Не перечь отцу!
— Не опомнятся, батюшка. Они широко пойдут, вразбежку, чтобы бивак охватить да поживиться. А мы со стороны дороги пехотой их отрежем — кого перебьем, кого захватим.
— Дельно, Алешка. Но не забывай: в бою, как ни планируй, всякие перемены не в лад случаются.
— Я в резерве Буслаев взвод буду держать.
— Удержишь ли? Горяч Буслай. И молодцы у него горячие.
— А вы ему, батюшка, от себя накажите. Он вас уважает.
— Уважает, — буркнул князь. — А должон бояться.
— Гусар никого не должен бояться, батюшка. Ни противника, ни командира.
— Ишь ты! — князь тронул непослушный ус. — Поумнел. Как повоевал под моей рукой, так и поумнел. Да где ж этот чертов Волох? Ни сапог от него не дождешься, ни водки.
Тут же вошел «чертов Волох», держа за руку крестьянскую девчонку лет пяти — в рванье, со спутанными в колтуны волосами, босую — ступни красные, вроде гусиных лап.
— Это что за чучело? — воззрился с изумлением князь. — Тебя, пропойца, за чем посылали? Кто такая?
— Так приблудимши. Девчонка, ваше благородие.
— Вижу, что не конь. Тебя как звать?
— Настея, — проговорила, робея, непослушными от холода губами.
— Чья ж будешь, Настея?
— А ничья, барин.
— Мамка твоя где?
— Нету мамки, побили.
— Кто побил?
— Солдаты.
— А папка что ж? — Князь заметно наливался гневом.
