Игорь Лощилов - Батарея держит редут
Многим повезло меньше. Погиб сраженный тремя пулями командир Крымского полка подполковник Головин, когда лично повел крымцев в очередную атаку. Пал майор Севастопольского полка Белозор, снискавший славу своим бескорыстием. Он отдал раненому офицеру лошадь, а сам изнемог до того, что солдаты вели его под руки. Измученные, они стали отставать от отряда, тогда Белозер сел на камень, достал кошелек с деньгами и передал его сопровождавшим со словами: «Спасибо вам, братцы, за службу, а теперь спасайтесь, иначе вы погибнете вместе со мной совсем напрасно». Подскочившие персы сорвали с него эполеты и отрубили голову.
А вот Болдину повезло более, потому что его денщик и боевой товарищ своего «бачку» ни за что бы не бросил. Оправившись от своей контузии, вызванной тем же снарядом, он бросился на поиски Болдина и нашел его в засыпанной воронке. Поручик просто был оглушен близким взрывом и на время перестал воспринимать окружающее. Равилька пристроил его на какой-то повозке и заботливо сопровождал, пока тот не пришел в себя.
Бой все еще продолжался и гремел едва ли не с пущей силой. Наши уже не чаяли добраться до монастыря, хотя до него оставалось совсем немного. Красовский поместил орудия в середину колонны, чтобы враг не овладел ими. Вместе с ними двигались раненые и увечные. Шел и фейерверкер Ковригин. Тем же вражеским ядром ему перебило левую руку выше локтя и контузило в бок. Неся правой рукой левую, висевшую на коже, он говорил, что желает умереть возле своего орудия или дойти вместе со всеми до монастыря.
Священник Крымского полка с крестом в руках шел впереди и молил Господа о защите, «победы на супротивные нам даруя». Ему в это время вторил и весь монастырь, Нерсес простирал вверх копье, смоченное кровью Христа, и молил о помощи. Возможно, без всевышнего заступничества не обошлось, потому что монастырские ворота отворились, и весь гарнизон, в том числе больные и немощные, вышел навстречу своим избавителям.
Перед воротами Красовский остановил свое войско, чтобы собраться. Сбор оказался недолгим: был потерян весь транспорт, на поле боя пали 24 офицера и 1130 солдат. Живые держались из последних сил, многие легли в тени, да так и не встали – умерли от истощения. Казалось бы, враг должен был воспользоваться таким обстоятельством, а он, пораженный небывалой стойкостью духа, не посмел продолжить боевые действия.
Нерсес благословил дошедших и сказал:
– Горсть русских братьев пробилась к нам сквозь 30-тысячную армию разъяренных врагов. Эта горсть стяжала себе бессмертную славу, и имя генерала Красовского останется всегда незабвенным в летописи Эчмиадзина.
Святой старец сдержал свое слово: в память беспримерного подвига русских войск со временем был поставлен обелиск в виде часовни и установлен ежегодный праздник 17 августа с крестным ходом и панихидой.
А ближайшим следствием битвы 17 августа было снятие блокады с монастыря. Огромная армия не смогла остановить горсть русских, не давших ни одного трофея: ни пушки, ни знамени, ни пленных. Возможно, неверные действительно находились под высокой защитой...
Не все, однако, оценивали Аштаракскую битву положительно. И первым среди них был сам Паскевич, считавший понесенные потери чрезмерными, не соответствующими конечному результату. Если бы, дескать, Красовский дождался подхода резервов и действовал более осмотрительно, все сложилось бы иначе. Особенное неприятие вызвала у Паскевича победная реляция Красовского. Он писал Дибичу: «Я был поставлен в недоумение: в каком виде я должен представить реляцию генерала Красовского. Препроводив ее без всяких суждений своих, я дал бы повод думать, что оправдываю действия генерала Красовского и признаю изложение их в полной мере справедливыми, присовокупив же замечания свои, я боялся упрека, что строго разбираю поступки моего подчиненного, и без того обвиняемого самими обстоятельствами».
Но людская молва оказалась более справедливой. Действия русского отряда, прошедшего сквозь сонмище врагов, уподоблялись Швейцарскому походу Суворова, что особенно раздражало самолюбивого Паскевича. Когда три недели спустя он появился в Эчмиадзине сам, то уже не скрывал своего возмущения. Все участники похода и даже сам Нерсес удостоились его ядовитых замечаний. Впоследствии Красовский писал: «От меня никаких объяснений не принято. В Эчмиадзин не был пропущен ни один человек моего отряда, которому не было бы сказано с упреком: „Что вы мне наделали с вашим отрядным начальником?“ Таковые поступки могли уничтожить меня в глазах моих подчиненных, но я с душевным удовольствием видел, что ему не удалось поколебать со стороны их ни привязанности, ни доверия ко мне».
Справедливо оценили действия генерала Красовского и в Петербурге. Прочитав донесение об Аштаракской битве, Николай I написал собственноручно: «Дать Красовскому орден Св. Владимира 2 класса» и повелел занести событие в календарь со словами: «Столь смелое и удачное предприятие заслуживает быть причислено к достопамятнейшим подвигам храброго русского воинства».
Ну а Паскевич продолжал упрямо стоять на своем и объявил всем, что сам покажет, как надо бить неприятеля с малыми потерями. Как раз в это время прибыла осадная артиллерия, которая по его приказу была направлена под Сардарабад.
Сардарабад считался довольно сильной крепостью, с трех сторон ее опоясывала двойная каменная ограда, и лишь с южной стороны она прикрывалась одной стеной толщиною в пять аршин. Отсюда и решил штурмовать Паскевич, причем основную роль отвел артиллерии. 18 сентября заложенная в 200 саженях от юго-западного угла демонтир-батарея открыла интенсивный огонь. После 500 выстрелов разрушилась башня южной стены, на другой день рухнула она вся. Командиры просили разрешение на штурм. «Зачем жертвовать людьми? – отвечал Паскевич. – Крепость и так наша». Вскоре оттуда прислали парламентария с просьбой о перемирии, Паскевич отвечал отказом и приказал усилить огонь. Вечером гарнизон стал покидать крепость через северные ворота, нашим войскам осталось только преследовать беглецов. Из двух тысяч защитников четвертая часть пала, 250 сдались в плен, у нас потерь не имелось.
Справедливости ради следует отметить тонкий расчет русского главнокомандующего и его похвальную заботу о сбережении войска. Только сравнивать эту осаду с Аштаракской битвой не имеет смысла: там враг имел 15-кратное превосходство, а здесь противника по всем статьям превосходили мы.
Теперь у персов оставался последний оплот – Эриванская крепость.
23 сентября корпус Паскевича приблизился к Эривани и разбил лагерь на кургане Муханат-тапе, в двух верстах от крепости. Его корпус и прибывшие из России подкрепления, страдающие от болезней и зноя, выглядели куда хуже закаленных кавказцев, участвовавших в Аштаракской битве, и Паскевич был вынужден умерить свое недовольство.
