Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом
Нескончаемый крик стал ответом королю. Франсуа кричал вместе с остальными — изо всех сил. И в то же время он улыбался своему дяде и Туссену. Настал, наконец, великий миг! Он жил теперь полнее, чем когда бы то ни было. Нынче вечером, если Бог того захочет, он будет победителем, а если Бог рассудит иначе, падет среди героев, как его отец при Креси. Какая разница! Оба эти жребия казались юноше равно завидными. Что бы с ним ни случилось, он покроет себя славой!
Франсуа был готов броситься на врага немедленно, но в войсках, напротив того, установилось длительное ожидание. А потом пришел этот невероятный приказ:
— Всем рыцарям спешиться!
Такое решение было следствием плана, принятого Иоанном Добрым. Чуть раньше вернулись разведчики и доложили обстановку: англичане выстроились в боевой порядок и как следует укрепились позади колючих зарослей. Чтобы добраться до них, оставался один лишь узкий проход, где ехать можно только по четыре в ряд.
Поэтому разведчики предложили королю, чтобы триста отборных рыцарей ринулись в атаку, дабы прорвать оборону англичан, а остальная часть рыцарской конницы, спешившись, довершила дело. Вот этот-то план и принял Иоанн Добрый.
Слезшие с коней рыцари были вынуждены обрубить заостренные носы своих железных башмаков — солеретов. Эти башмаки, невероятно длинные и загнутые, не позволяли передвигаться пешком. Равным же образом пришлось снять шпоры и укоротить копья на пять футов.
Тем временем оруженосцы отводили лошадей в лагерь. Что касается коннетабля, герцога Афинского, и маршалов де Клермона и д'Одрема, то они ездили по рядам, отбирая три сотни рыцарей, предназначенных для прорыва.
Вынужденный расстаться с Востоком, Франсуа был в отчаянии. До этого момента они оставались неразлучны, поэтому юный рыцарь надеялся, что и в дальнейшем они будут делить опасности и победы. Но таков уж был приказ короля. Ступив ногой на землю, Франсуа попрощался с конем, как с братом. Конь также нервничал. Когда Туссен взял его за узду, он прямо взбесился. И, несмотря на их доброе знакомство, Туссену пришлось применить всю свою силу, чтобы увести его с поля.
Превратив себя в пехотинца, обкорнав башмаки и копье, сняв шпоры, Франсуа ждал… Проходили часы, а ожидание все не кончалось. Уже солнце поднялось высоко, а он по-прежнему ждал вместе с остальными.
А все потому, что тем временем случилось событие, о котором воины знать не могли: неожиданно вмешалась Церковь. Из своего Авиньонского дворца папа Иннокентий VI спешно отправил легата — кардинала Эли де Талейран-Перигора, чтобы помешать битве. Дипломатия Иннокентия VI, равно как и дипломатия его предшественников, была незамысловатой, если не сказать наивной и упрощенческой: христиане должны не сражаться друг с другом, а вместе ходить в крестовые походы против мусульман. Имелись ли у англичан права захватывать чужие земли — это меньше всего заботило понтификов. Им важно было одно: мир среди христиан, война против неверных.
Кардинал де Талейран завернул сначала к Иоанну Доброму и без особого труда добился от него перемирия на воскресенье 18 сентября, день Господень. Такое решение, впрочем, вовсе не было само собой разумеющимся. В воскресенье происходило достаточно битв, ведь Церковь запрещает в этот день работать, а не сражаться… Затем прелат переправился через Миоссон, миновал колючие заросли леса Нуайе и встретился с английским полководцем. Черный Принц, в отличие от гасконцев, не имел ни малейшего желания ввязываться в ненадежную битву. По просьбе Эли де Талейрана он сделал своему противнику весьма выгодное предложение: за свободный проход своего войска он предлагал вернуть захваченную добычу, всех пленников и заплатить сверх того двести тысяч золотых экю. Извещенный об этом Иоанн Добрый хотел было согласиться, но, в конце концов, отверг сделку. И потом, несмотря на бесчисленные разъезды кардинала туда и обратно, соглашение так и не было достигнуто. Единственное, что осталось в силе, это воскресное перемирие.
Перемирие редко бывает нейтральным. Оно принесло выгоду англичанам. Узнав, что битва состоится только на следующий день, они воспользовались оставшимся временем, чтобы еще лучше усилить свои позиции. Вооружившись кирками и лопатами, они весь день копали ямы и траншеи. К вечеру лес Нуайе превратился в неприступную крепость.
Французы тоже не упустили часы перемирия даром. Они употребили их на то, чтобы напиться допьяна! Как только разнеслась весть о перемирии, каждый удалился в свою палатку, и началось повальное пьянство. Пока их противники трудились до седьмого пота, напрягая дух и укрепляя сердце, французы откупорили свои бочки с тонкими винами и принялись опустошать кубок за кубком. Часы напролет вояки горланили боевые кличи, перемежая их пьяными песнями и иканием. Время от времени поднимался неистовый гам — верный знак того, что повздорили два сеньора, поддержанные своими людьми. В воздухе разливался сильнейший запах перегара и винной гущи. Плато Бовуар превращалось в какой-то гигантский притон.
Сидя перед своими шатрами, Ангерран и Франсуа не пили. Как и десять лет назад, суровый щит «пасти и песок» и изящные муравленые волки были рядом. Но для Ангеррана нынешний день ничем не напоминал день Святого Людовика в 1346 году. В тот вечер он поднимал кубок с Гильомом и верил в победу. Теперь же он был в отчаянии…
Спустилась ночь. То тут, то там загорались факелы. Языки ворочались все тяжелее, пение становилось все более фальшивым. Ангерран покачал головой с сокрушенным видом:
— Бог никогда не даст победы этим людям!
Какой-то рыцарь прошел мимо. Он качался. Его поножи лязгали друг о друга. В руке он держал пехотную каску, которую превратил в чашу. При каждом неверном шаге оттуда выплескивалась золотистая жидкость. Он остановился перед дядей и племянником, некоторое время пытался удержать равновесие, потом обратился к Ангеррану со словами:
— К чему этот грустный вид, рыцарь? Выпьем! Это же мальвазия! Я ее…
Пьяница не закончил фразу. Ангерран вскочил одним махом и вышиб у него из рук каску.
— Завтра будешь пить в аду!
Рыцарь взревел по-звериному и попытался выхватить меч, но тут поднялся Франсуа и ударил его в покрытую латами грудь. Человек отлетел назад и с чудовищным грохотом рухнул на спину, задрав ноги кверху, словно какое-то огромное насекомое. Он попытался встать, изрыгая проклятия, но не смог. Тогда он уронил голову и прочие члены на землю и мгновение спустя уже храпел.
Впрочем, со всех сторон пение и крики сменялись храпом. Хваленое французское рыцарство, надежда великой страны, которая вот уже десять лет ждала освобождения и победы, выветривало хмель накануне решающей схватки!
