Вера Хенриксен - Сага о королевах
Шторм был верным словом, чтобы описать смятение в моей душе. Я почувствовал это еще тогда, в день Святого Николая. И процитировал тогда вису. Сегодня же я вспомнил всю песнь:
Над долиной Пера — гром,
Море выгнулось бугром,
Это буря в бреги бьет,
Лютым голосом ревет,
Потрясая копием!
От Восхода ветер пал,
Волны смял и растрепал,
Мнит он, буйный, на Закат,
Где валы во тьме кипят,
Где огней дневных привал.
От Полуночи второй,
Пал на море ветер злой,
С гиком гонит он валы
Вдаль, где кличут журавли
Над полуденной волной.
От Заката ветер пал,
Прямо в уши грянул шквал,
Мчит, он, шумный, на Восход,
Где из бездны вод растет
Древо солнца, светоч ал.
От Полудня ветер пал,
Остров Скит в волнах пропал,
Пена белая летит
До вершины Калад-Нит,
В плащ одев уступы скал.
Волны клубом, смерч столбом,
Дивен наш плывущий дом,
Дивно страшен океан,
Рвет кормило, дик и рьян,
Кружит в омуте своем.
Скорбный сон, зловещий зрак!
Торжествует лютый враг,
Кони Мананнана ржут,
Ржут и гривами трясут,
В человеках — бледный страх.
Сыне божий, спас мой свят,
Изведи из смертных врат,
Укроти, Владыка Сил,
Этой бури злобный пыл,
Из пучин восставший Ад![26]
Так все происходило и в моей душе.
Иногда я представлял, что не потерял управления кораблем и любовался необузданной красотой моря. Но по большой части меня бросало из стороны в сторону, без руля и без кормил. Сила шторма была непреодолима, и я ничего не мог с этим поделать.
Но когда мой взгляд вернулся к Гуннхильд, я понял, что моя молитва была услышана. Ее доброта и мягкость, ее ласковая рука на моей груди успокоили меня и спасли от неукротимой стихии.
И Господь, чьи пути неисповедимы, сделал своим орудием женщину!
Если бы он еще ниспослал мне силы сделать ее счастливой!
Я осторожно погладил ее по волосам.
Она проснулась и изумленно посмотрела на меня. Она была в такой же растерянности, как и я, когда проснулся.
Я стал ее ласкать, а ее руки ласково гладили мои шрамы — следы ран и порки.
Она осторожно и нежно гладила шрамы, а затем поцеловала их, один за другим. Я задрожал.
Когда мы слились в единое целое, мы были равноправны, и дарили друг другу свою любовь.
Теперь я знаю, что на свете действительно есть сказочная страна —Тирнанег, где любовь между мужчиной и женщиной не грешна. Она свободна и светла, и любящие не испытывают жажды власти друг над другом.
В первые дни после свадьбы я приходил в себя и набирался сил. Я чувствовал, что выздоравливаю после тяжелой болезни.
И еще я стремился получше разобраться в хозяйстве, ведь теперь мне самому предстояло управлять усадьбой. Хьяртан не даром напомнил мне об этом. По своей прошлой жизни в Ирландии я прекрасно знал, что значит заниматься хозяйством — там у меня была усадьба побольше Хюсабю.
Я смотрел на Хюсабю уже хозяйским глазом и замечал, как много нужно подправить и подлатать.
На следующий день после смерти королевы Астрид Хьяртан с дружинниками присягнули мне на верность. Я сидел на троне рядом с Гуннхильд. И я принял их клятвы, я знал, что таков обычай.
Через несколько дней я попросил Торгильса прийти ко мне.
Я сказал ему, что нужно починить по хозяйству в первую очередь. Он был согласен, но ответил, что рабы и так заняты — кто по хозяйству, а кто в лесу. Тогда я сказал, что имел в виду не рабов, а дружинников и попросил позвать Хьяртана.
Ему я сказал то же самое, и Хьяртан ответил, что дружинники привыкли биться в сражениях, а не работать по хозяйству.
Я спросил, работают ли дружинники на других хуторах Ёталанда или в Исландии, откуда он сам был родом.
Он ответил, что работают. Я заметил, что наш разговор очень забавляет Торгильса.
«Кроме того, — добавил я, — дружинникам стоит немного размяться, а то очень уж они засиделись». Хьяртан, похоже, хотел возразить, но передумал, встретив мой взгляд.
Я стал привыкать отдавать приказы.
А Гуннхильд — Гуннхильд была только рада, когда увидела, что я с легкостью взял управление усадьбой на себя.
Самым неприятным для меня было то, что я вновь оказался хозяином рабов, хотя и обещал никогда больше не иметь их. Закон не позволял мне освободить их, и я не мог продать их — это были люди, к которым я очень привязался. Нас связывало даже нечто большее, чем дружба.
Мне было очень больно, что рабы стали избегать меня, но я их понимал.
И вот однажды я зашел в конюшню посмотреть на коня, подаренного королевой Астрид. Я назвал его Ферлога. Он ходил уже под седлом, и мы подружились.
В конюшне оказался и Лохмач. Он бросил на меня быстрый взгляд и продолжал раздавать лошадям сено.
Я подошел к нему.
— Что угодно господину? — спросил Лохмач.
— Я ел с тобой, носил ту же одежду, что и ты, спал рядом с тобой.
Он вздрогнул.
— Зато сейчас ты одет в одежды хёвдинга, которые тебе положено носить от рождения, и спишь ты в постели королевы, — резко ответил Лохмач.
— Ты прав, и что же нам теперь делать?
— О чем ты?
— О том, как нам обрести справедливость и любовь, которые хотел дать людям Рожденный в яслях. Ты знаешь закон. Я не могу освободить тебя до того, как какая-нибудь свободная семья не захочет принять тебя в члены. А сам я не могу принять тебя в свою семью, не испросив согласия родичей.
Он помолчал, а потом предложил:
— Попытайся тогда изменить закон.
— Попытаюсь. Я не буду молчать на тинге, когда заслужу доверие и уважение. Но что мы можем сделать сейчас?
— Не знаю. Я должен подумать, но зато ты можешь относиться к рабам так, как того хотел наш Господин, который родился в хлеву. И тогда тебе будет чем защитить себя на Последнем суде.
— Обещаю. А ты должен сказать мне, если у вас будут какие-то просьбы.
— Ты говоришь только обо мне или о всех рабах?
— Обо всех. Потому что не все могут говорить так же хорошо, как ты.
— Тогда я сразу же хочу сказать тебе о Бьёрне. Сам он никогда даже не заикнется об этом. У него так болит спина, что он не может спать. А Торгильс загружает его работой, как здорового. И еще я должен сказать об Ише. Он вновь к ней пристает — я имею в виду дружинника, отца ее ребенка. И…
Я заметил, как Лохмач сжал кулаки.
— Хорошо, я скажу Торгильсу, чтобы он делал Бьёрну послабления.
— Может, ты научишь его тачать обувь?
Это была неслыханная наглость, мне стоило разозлиться. Лохмач в ожидании смотрел на меня. Но я расхохотался, а вслед за мной — и Лохмач.
— Может быть. А Ише я постараюсь помочь. Я скажу Хьяртану, что если кто-то из дружинников станет приставать к рабыне, я на тинге потребую возмещения убытков. Думаю, они постараются держаться от женщин подальше.
