Альберто Васкес-Фигероа - Силач
— Как такое возможно? — воскликнул он, придя в себя через несколько секунд. — Как ты это проделал? Это же просто палка...
— У этой палки железное сердце.
— Железное сердце? — встревожился тот. — Что ты хочешь этим сказать?
— Это не обычная палка. Она состоит из двух частей, а внутри у нее железный стержень толщиной с палец. Предупреждаю, если вы нанесете еще один такой удар, шпага наверняка сломается.
— Сукин сын!
— Вы считаете меня тупым дикарем и думаете, будто я позволю изрубить себя на куски? Мой дед был гуанче, но я много чему научился за эти годы.
Немного помолчав, он тихо добавил:
— Одумайтесь, пока не поздно. Все еще можно решить миром, если дадите слово, что покинете остров.
— Никогда!
— Советую вам хорошо подумать!
— О чем тут думать! Я убью тебя!
Он снова набросился на врага, но теперь явно выглядел усталым, не особо убежденным в победе и напуганным, столкнувшись с оружием, которое еще недавно казалось безобидным посохом паломника.
Сьенфуэгос был моложе, сильнее и спокойнее и лишь выматывал виконта в этих бесплодных атаках, а когда наконец перехватил инициативу, нанес удар, сваливший виконта на спину.
— Прошу вас! — взмолился он. — Для меня нет ничего почетного в том, чтобы забить человека до смерти палкой. Сдавайтесь!
Окровавленный, ошеломленный, с тремя сломанными ребрами, почти ослепший от боли и ярости капитан Леон де Луна с трудом поднялся на ноги, вцепившись в рукоять шпаги, и вновь пошел на врага, готовый сражаться до последнего вздоха.
Удар по шее заставил его мешком рухнуть наземь.
— Будь ты проклят! — прошипел он, сплевывая кровь и зубы. — Тысячу раз проклят!
За этими словами последовала настоящая бойня, потому что очередной удар сломал ему челюсть, следующий — выбил глаз, и в итоге все его лицо превратилось в кровавую маску; в полном бессилии виконт наблюдал, как деревянный посох со спрятанным внутри стальным стержнем медленно зависает над ним, прежде чем Сьенфуэгос со всей силы опустил его на голову противнику, расколов череп; мозги и брызнули во все стороны.
Мрачный и пристыженный Сьенфуэгос отшвырнул палку и молча побрел в сторону леса, опустив голову и дрожа от потрясения.
Он не гордился ужасной победой.
17
Брат Николас де Ованда вызвал к себе Гусмана Галеона, больше известного под прозвищем Силач. Когда тот явился, губернатор объявил без лишних слов:
— Не знаю, как вам это удалось, но брат Бернардино де Сигуэнса принял решение снять все обвинения с доньи Марианы Монтенегро.
— Значит, она может спокойно вернуться в Санто-Доминго?
— Нет, — сухо ответил губернатор. — Обвинение в колдовстве с нее сняли, но во всей этой истории слишком много темных пятен, так что я бы вам советовал держаться подальше от города, да и от острова тоже.
Суровый губернатор немного помолчал, затем вздохнул и добавил:
— Я принял решение выслать вас с Эспаньолы на пять лет.
— Но почему? — удивился Сьенфуэгос. — Если ни в чем конкретном нас не обвиняют, по какой причине вы нас ссылаете?
— У меня есть на то причины, и я не считаю нужным давать вам объяснения, — отрезал губернатор. — У вас ровно месяц на сборы. Если по истечении этого срока вы останетесь на острове хотя бы на один день, то будете незамедлительно повешены.
— По-моему, это несправедливо.
— По эту сторону океана только я могу решать, что справедливо, а что нет. И хотя брат Бернардино не сообщил мне о причинах своего решения, он согласен со мной, что ваше присутствие на острове не принесет ничего, кроме неприятностей, — губернатор тяжело вздохнул. — А проблем, к сожалению, у меня и без вас более чем достаточно.
С этими словами он позвонил в колокольчик, вызывая секретаря и тем самым давая понять гостю, что аудиенция окончена. Сьенфуэгосу ничего не оставалось, как удалиться.
В тот же вечер он принял решение покинуть город, понимая, что обнаружение трупа капитана де Луны доставит ему немало неприятностей. А это всего лишь вопрос времени — скажем, та же Фермина Константе, как только оправится после родов, непременно забьет тревогу: куда вдруг пропал отец ее ребенка?
Поэтому он направился к верфи Сиксто Вискайно и попросил Бонифасио Кабреру помочь ему как можно скорее предать тело земле.
— Ты по-прежнему уверен, что нам следует найти необитаемый остров? — спросил хромой, когда друг рассказал ему о беседе с губернатором.
— Больше, чем когда-либо, — твердо ответил тот. — Здесь мы никому не нужны, и в Испании нас тоже никто не ждет. Так что лучше всего будет отправиться в Харагуа и там дождаться «Чуда».
— Оно еще не скоро вернется, — вздохнул хромой. — Месяца явно не хватит.
— Я знаю, но вряд ли нас там будут искать. У Овандо, конечно, длинные руки, но все же до Харагуа они еще не дотягиваются.
Таким образом, им оставалось лишь попрощаться с верным корабелом и эксцентричным Бальбоа, чтобы уже на следующее утро, забрав из дома доньи Марианы остаток денег, отправиться в путь.
Поначалу путешествие было спокойным, хоть им и приходилось все время держаться начеку, помня о бесчисленных дезертирах и разбойниках, бродивших по окрестным лесам. Они почти не разговаривали, поскольку Сьенфуэгос до сих пор не пришел в себя после ужасной гибели капитана де Луны. Впервые в жизни ему пришлось убить человека столь хладнокровно, да еще таким жестоким и унизительным способом.
Особенную боль причиняло ему то, что пришлось оставить тело в лесу, на милость падальщиков; при этом ему не давала покоя мысль, что он и сам, пусть и невольно, стал причиной страданий этого несчастного человека.
Пусть и не желая того, он украл у капитана де Луны жену, честь и жизнь, и Сьенфуэгоса мучили угрызения совести от осознания вины.
Стоило ему закрыть глаза, как перед ним как наяву представал расколотый череп виконта и забрызгавшие все вокруг мозги. Неотвязные воспоминания не давали уснуть, и он не сомневался, что теперь они будут преследовать его до самых последних дней.
— Я не хотел его убивать, — признался он однажды утром, как будто это признание могло что-то изменить. — Я никогда не ставил себе такой цели, и до последней минуты надеялся, что смогу найти другой выход. В глубине души я даже восхищался им.
— Как такое возможно? — ошеломленно уставился на него Бонифасио. — Он же ненавидел тебя до смерти и чуть не отправил на костер Ингрид... Как ты можешь им восхищаться?
— Он был цельной личностью. И, должно быть, глубоко страдал, потеряв ее любовь. И я его понимаю: потерять Ингрид — еще хуже, чем потерять собственную жизнь, можешь мне поверить.
