Владимир Зазубрин - Алтайская баллада (сборник)
Сине морюшко разгуляется,
Добрых молодцев позовет гостить…
Андрон напряженно вытянул из себя последние слова:
Позовет гостить – в вековечный сон.
Он черпанул ковш, выпил и еще выпил, и еще. В крытых темных сенях Мартимьян обнимал Меримею. Меримея шептала:
– Проходу он мне, Тяночка, не дает, лапает.
Мартемьян больно сжал руку девушке.
– Сходи к Ивану Федоровичу, заяви на него, старого черта… В голобце хлеб за фальшивой стеной… На хранение роздал Масленникову, Фис Канатичу, Желаеву…
Лепестинья Филимоновна вышла из дому. Она мочилась шумно, на всю ограду и пьяными толстыми губами шептала молитву:
– Богородица в дверях, пресвятая в головьях, андели по стенам, арханделы по углам, вокруг нашего дома каменна ограда, железный тын, на каждой-то тынинке по маковке…
Она икнула громко, с утробным выкриком.
– …на каждой маковке по крестику, на каждом крестике по анделу и по арханделу…
Хозяйка домолилась на крыльце.
– …анделы, архандели, спасите нас…
Гости остались ночевать у Моревых.
Андрон с Лепестиньей легли на свою широкую, кедрового дерева кровать.
Сон у Андрона был тревожен и страшен. Он увидел, что дом его насквозь проточили черные тонкие черви. Дом стал щелястым загоном для срезки пантов. Хозяин стоял в нем весь полосатый, словно марал, опутанный светлыми ремнями.
* * *Пировье у Морева гремело на всю округу. Безуглому не удалось проехать мимо. Андрон выскочил из ворот, схватил за повод.
– Здорово ночевал, Иван Федорович.
Глаза у кержака были красны. Нос и губы опухли. Он пил вторые сутки подряд.
– Очень нам хотится пригласить тебя в нашу канпанию.
Безуглый отказался.
– Должность не дозволяет, значит, на людях выпить?
– Я вообще мало пью.
Андрон засмеялся громко и нагло. Коммунист увидел во рту у него мелкие, острые, как у лисы, зубы и вишневые десны.
– Жалко мне тебя, Федорыч. Пашня у твоей бабы – одно званье, жалованье получаешь малое… Друзья мы с тобой до скончания века. Однако пришлю тебе мешочков пять пашанички, медку туясок…
– Я вас сегодня арестую.
– Не строжься, Федорыч, не таись от меня. Человек ты знанья высокого, родитель у тебя не кто-нибудь… Думаешь, я не знаю?
Безуглый потемнел, изо всех сил рванул повод. Андрон повис у лошади на морде.
– Помещику без богатого мужика с деревней не совладать…
Коммунист закричал на всю улицу:
– Сейчас же отпустите повод, или я стопчу вас!
– Не шеперься, Федорыч, кепочка твоя у меня в руках. Одно только слово скажу Игоне, и не видеть тебе партии, как своих ушей.
Всадник вздыбил коня. Кержак навзничь упал на дорогу.
Безуглый проскакал галопом по дому. Во дворе белоголовым кружком сидели ребятишки. Они были совершенно поглощены игрой. Никто не заметил рассерженного отца. Никита изображал председателя собрания. Он тыкал в грудь пятилетнюю Настю Помольцеву и говорил ей:
– Наська-делегатка, твоя слова.
Девочка сопела и опускала голову.
– На, бери твоя слова.
Безуглый увидел, как Настя захлопала глазами, надулась и вдруг сказала басом:
– Однако надо в колхоз писаться.
Она звонко засмеялась. Председатель ущипнул ее за бок. Безуглый захохотал следом за делегаткой. Никита оглянулся и закричал:
– Тятя приехал!
Сын кинулся отцу на шею. Отец на руках унес его в дом. Бабушка Анфия сидела с чулком, домовничала. Петух стоял около ее ног, вытянув шею, и с тревогой смотрел на вошедших. Бабушка захлопотала около стола.
Безуглый сел на стул. Никита к нему на колени. Сын пальцем потрогал стриженые усы отца.
– У тебя, тятя, под носом репьи. Колю-ючие.
– Ну, уж так и репьи?
– Верно слово.
Прикосновения тонких пальцев сына были необычайно приятны. Безуглый зажмурил глаза и начал бодать Никиту. Сын запустил ему в вихры обе руки. Оба долго смеялись.
За чаем Никита неожиданно опечалился, спросил у отца:
– А нельзя отбить телеграмму мамке, пускай скорей приезжает?
– Тебе зачем ее?
Никита стал чертить пальцем по блюдцу.
– Пускай бы она самовар ставила, стряпала.
– Это и бабушка может.
Никита готов был заплакать. Голова у него опустилась. Глаза наполнились слезами. Он еле выговорил:
– Ну, еще чего-нибудь будет делать. – Мальчик встал из-за стола, подошел к окну, посмотрел на огород. – Октябрятам воровать огурцы нельзя. – Он вздохнул. – Тетя, отчего бывает жара?
– От солнца.
– Залить ее нельзя?
– Нет.
Никита опять глубоко вздохнул. Отец дал ему большую конфету в цветистой бумажке. Он сразу повеселел и сказал бабушке Анфии:
– Фартовый мне тятька попался. Гляди, опять какая конфетина мне отломилась.
Безуглый поцеловал сына в голову, попросил его сходить в сельсовет за председателем и дежурным исполнителем. Никита зажал в кулаке сладкую драгоценность и выбежал на улицу. Отец услышал, как зашлепали по пыльной дороге босые ноги сына. Он, конечно, пустился бегом.
Коммунист достал бумагу и сел писать заявление уполномоченному ОГПУ в Марьяновском руднике.
«Мною по рассеянности оставлена фуражка в доме кулака Агапова Поликарпа Петровича, у которого я ночевал».
Безуглый сам не знал, почему он уехал с заимки с непокрытой головой. Не то стыдно было, что заснул на крыльце, не то не хотелось еще раз встречаться с Поликарпом Петровичем.
«Названный Агапов использует названную фуражку как средство моей дискредитации и распространяет ложные сведения о моем социальном происхождении».
Коммунист перечитал написанное, зачеркнул слово «названную».
«Кулак Агапов – враг советской власти, в чем мне сам признался с полной откровенностью. Считая Агапова элементом социально опасным, прошу арестовать его и привлечь к ответственности за контрреволюционную пропаганду и подрыв хлебозаготовок».
Конверт Безуглый прошил ниткой и залепил сургучом.
* * *Андрон встал с дороги, погрозил кулаком спине Безуглого. Дома он сунул за пазуху фуражку коммуниста и немедленно отправился к Игонину. Гости не расходились. Бабы затянули протяжную и печальную песню.
Полынь ты моя, полыньюшка, горькая трава…
Секретарь ячейки удивился приходу Морева, во все время разговора с ним был сух и насторожен. Андрон начал издалека.
– Вам известно, Фома Иванович, что с товарищем Безуглым у нас знакомство и дружба давнишние?
– Знакомы с ним с 21-го года, знаю. Насчет дружбы ничего не слыхал. У коммуниста с кулаком, по-моему, она быть не может.
– Восподи, ужели вы меня, Фома Иванович, признаете за кулака?
Игонин, подражая Мореву, пропел елейным голосом:
– Ужели нет, Андрон Агатимович?
– Да вы спросите любого бедняка в Белых Ключах, ковда я кого изобидел? Ивану Федоровичу жизню спас. Грамоты почетные имею от земельных органов. Отроду против советской власти слова не вымолвил.
