Виталий Гладкий - Меч Вайу
Конечно, он не полюбил рабов или слуг; не стал он и высказывать свое отношение к эллинам, на словах приветствующих его как одного из самых уважаемых сограждан, тем не менее инстинктивно сторонившихся пусть богатого, но не чистокровного купца и только изредка, в чрезвычайных обстоятельствах, удостаивающих его приглашения в свои дома для решения каких-либо торговых дел. Он просто еще больше замкнулся в себе, стал избегать выступлений в городском совете, где его речи до этого пользовались неизменным успехом. Ему теперь стало казаться, что все давным-давно знают его тайну и втихомолку издеваются над ним. Бессонными ночами он холодел при одной мысли, что ольвиополиты лишат его прав гражданства. Часто ему чудились картины народного собрания, откуда его изгоняют с криками: «Варвар! Подлый раб! Дикое животное! Прочь!» Он еще и еще перечитывал сочинения любимого Аристотеля. На пергаментном свитке кровью киновари теснились рубленые строки: «Охотиться должно как на диких животных, так и на тех людей, которые, будучи от природы предназначены к подчинению, не желают подчиняться…».
Это известное изречение эллинского мудреца служило ему до встречи с отцом-ассирийцем оправдательным эдиктом во всех случаях жизни, будь то травля всеми способами соотечественника, по разумению Афенея, не имевшего права причислять себя к сонму высшей расы из-за слабоволия или недостаточных умственных способностей, или же издевательства над варварами, полное подчинение этих «полуживотных» своей воле, а то и истребление во славу Эллады, которой было так необходимо жизненное пространство – перед ее авторитетом купец всегда преклонялся, стараясь вытравить из сознания малейшие сомнения в правомерности своих поступков и воспоминания о весьма прискорбной для себя неполноценности.
Но теперь, зная постыдную тайну своего происхождения, ставившее его на уровень тех самых «полуживотных», Афеней терзался муками страха за будущее и даже в приступе бессильной злобы проклинал мать (чаще всего по ночам, измученный бессонницей) – с некоторых пор он стал считать ее виновницей всех своих бед. Правда, после этого, поутру, он в ужасе от своего святотатства, бежал в храм Аполлона Дельфиния, чтобы принести очередную искупительную жертву чужим богам – веру в них, при всей своей самонадеянности и цинизме, он все же не утратил.
Вскоре Афеней устранился от забот Ольвии и, старательно маскируя истинные причины под видом тайной борьбы против царя Скилура (о чем знали только очень немногие влиятельные ольвиополиты), надолго скрылся в лесах Скифии. Но прежде всего, осторожный и предусмотрительный купец, заручился поддержкой сильного властелина, царя роксолан Гатала, оставив себе этим надежду на спасительное убежище. Он стал водить купеческие караваны с оружием и хлебом к племенам сармат, воевавшим со скифами, попутно выполняя разведывательные задания Гатала, в чем и преуспел. Конечно, о собственной выгоде Афеней тоже не забывал и, благодаря щедротам повелителя роксолан, значительно увеличил свои богатства; большую их часть он прятал в тайниках подальше от Ольвии, в основном на побережье Понта Евксинского. Но если такое двойственное положение приносило Афенею несомненные материальные выгоды, то морально он был подавлен, чувствуя себя потерпевшим кораблекрушение путником, которого штормовая волна несет на камни.
Поручение Гатала уничтожить вождя сколотов Марсагета он принялся выполнять с рвением и настойчивостью, обычной для него в торговых делах: Афеней не мог забыть и простить Марсагету оскорблений и побоев, перенесенных им во время допроса. Если раньше он служил сарматам за деньги, то теперь Афеней готов был пожертвовать половиной своих богатств, чтобы отомстить надменному вождю сколотов и его сыну за поруганную честь. Когда его освободил из зерновой ямы сын Гатала, предупрежденный сборщиком податей (он же сумел усыпить сторожевых псов, подбросив им лепешки с каким-то снадобьем), Афеней, вооружившись снятым с дружинника оружием и сгорая от ненависти, хотел проникнуть в опочивальню Марсагета и убить его. Только хладнокровие и рассудительность сына Гатала удержали купца от этого опрометчивого шага – телохранители вождя всегда были начеку, и мимо них незамеченным мог проскользнуть только невидимка.
Переправляясь через озеро в загодя припасенной Одиноким Волком среди прибрежных камышей лодчонке, едва державшейся на плаву, Афеней поклялся отомстить Марсагету и Абарису. С тех пор на это были направлены все его помыслы.
ГЛАВА 20
Лес дышал полной грудью, словно притомившийся великан. Порывы ветра теребили молодой дубняк, срывали желтые листья с белокорых берез и, залетая в чащобы, дробились о мощные узловатые ветки старых дубов – они, сознавая свою силу, небрежно отмахивались лакированной зеленью листьев. Над небольшим озером склонились измученные зноем вербы, устало перешептываясь и укоризненно покачивая гибкими ветками, которые никак не могли дотянуться до воды: озеро пересохло, и лишь посередине темнела лужа, поросшая осокой. Дно озера покрылось сетью глубоких морщин, а у берегов ржавыми щетками торчали камыши; среди них кое-где виднелись протоптанные лесными обитателями тропки.
Небольшой участок берега зарос высокими кустами лесного ореха; сплетаясь с травой и терновником, они образовали неодолимое для человека препятствие. Сквозь эту чащобу можно было пройти, только прорубив просеку. Но тем не менее в глубине орешника, неподалеку от берега озера, кто-то бродил: трещали ветки, словно в лихорадке тряслись шершавые листья, и падали вслед за гроздьями дозревших орехов на землю.
Стадо диких свиней численностью до трех десятков голов неторопливо и обстоятельно лакомилось сладкими душистыми ядрышками. Степенные самки, окруженные молодняком, старательно рылись в толстом слежавшемся слое прошлогодних листьев, выискивая орехи и мелкую подземную живность. Изредка они раздраженно отгоняли не в меру прытких полосатых поросят – повизгивая и суетясь, они выхватывали у них лакомую добычу едва не изо рта. Два огромных самца, лениво ковыряясь длинными желтыми клыками в земле, были настороже: то один, то другой часто замирал в полной неподвижности, прислушиваясь. В такие мгновения маленькие бессмысленные глазки секача полнились неожиданной злобой, густая длинная щетина на загривке топорщилась, и тихое, но угрожающее хрюканье вмиг усмиряло расшалившийся молодняк. Несколько самцов- подсвинков держалось поодаль, с почтением прислушиваясь к вожакам, прокладывающим дорогу через заросли и каким-то непонятным образом ухитрявшимся находить удобные лазейки среди сплошной живой изгороди.
