Виталий Гладкий - Меч Вайу
Афеней поклялся в подходящий момент напомнить заносчивому варвару неуважительное отношение к своей особе, а пока старался держаться подальше от него, не появляясь на пирах и не принимая участия в тайных совещаниях.
Дамас же ярился на пронырливого строптивца, когда в очередной раз телохранители языга, обыскав весь лагерь и окрестности, с виноватым видом разводили руками, возвратившись ни с чем, и копил злость про запас, чтобы когда-нибудь все-таки поставить на место любимчика царя Гатала.
А тем временем Афенея неотступно преследовала одна мысль: как выполнить в срок поручение царя Гатала. В этом он был заинтересован не меньше повелителя роксолан. Попытки связаться со сборщиком податей не увенчались успехом – сторожевые дозоры сколотов были бдительны и ночью и днем, а читать и писать варвар не умел. Поэтому, проторчав с риском для жизни несколько ночей в кустах около валов в надежде переговорить со своим осведомителем (тот теперь нес охранную службу наравне с остальными мужчинами племени и изредка появлялся в условленном заранее месте), Афеней оставил эту затею, потому что дозорные сколотов по приказу Марсагета патрулировали валы группами числом не менее трех-четырех человек. Мучась бессоницей от собственного бессилья, Афеней с тревогой наблюдал за бесплодными попытками сармат взять.
Старый Город приступом. Время стало союзником сколотов; они были хорошо обеспечены продовольствием, не в пример изголодавшим сарматам, – у тех иногда дело доходило до драки из- за ячменной лепешки или куска мяса павшей лошади. Только аланы Карзоазоса пока не испытывали нужды в еде, но предусмотрительный военачальник не торопился поделиться своими запасами с остальным сарматским воинством, заняв выжидательную позицию. В затею Дамаса взять Атейополис приступом он мало верил и на военных советах пытался убедить остальных военачальников и вождя языгов отойти от валов в степь, чтобы выманить войско сколотов и уничтожить, устроив засаду.
В какой-то мере Афеней был с ним согласен: кочевники-сарматы не привыкли к длительным осадам и больше надеялись на молниеносные удары конницы среди степных просторов, что почти всегда приносило им успех. Но в то же время он опасался, что опытный военачальник Марсагет использует предоставившуюся возможность, чтобы обратиться за помощью к соседним племенам или, что еще хуже, к царю Скилуру, боевая дружина которого была очень сильна. И тогда исход битвы не вызывал у купца никаких сомнений – ослабленные длительными боевыми действиями дружины сармат не выдержат натиска с двух сторон, и легко представить гнев царя Гатала, вернись.
Афеней, не выполнив его приказа… Конечно, Афеней мог укрыться за стенами Ольвии – ее охраняли отряды царя Скилура, а они, конечно же, не допустят появления войск царя роксолан во владениях сколотов. Но, хорошо зная коварство Гатала, в достижении своих целей не менее настойчивого и неразборчивого в средствах, чем он сам, купец-лазутчик не сомневался, что его слуги в один прекрасный день могут найти хозяина с ножом в сердце.
Сын рабыни, ставшей вольноотпущенницей, Афеней с малых лет в полной мере ощутил на себе презрение сверстников, сторонившихся его, как зачумленного, и нередко избивавших мальчика, словно приблудного пса. Рыжий, нескладный подросток к двенадцати годам замкнулся в себе и стал избегать заносчивых юных эллинов. Но, в то же время, неоднократно битый, он старательно совершенствовался под руководством опытных наставников, нанятых богатым Кононом для обучения своего наследника приемам кулачного боя, борьбы и владения оружием.
И если в раннем детстве Афеней мог подолгу рассматривать красивую бабочку, бережно трогая ее бархатистые крылья, выхаживать подбитую мальчишками ворону или собрать со всей округи добрый десяток запаршивевших котов и кормить, поить, а затем укладывать спать в крохотные комнатки, по его просьбе сооруженные рабами Конона, вызывая этим умиление слуг и родителей, то в шестнадцать лет он, из-за отношения к нему сверстников, стал законченным негодяем к ужасу доброй и ласковой матери и недалекого, но не чаявшего в нем души отца.
Теперь многострадальное кошачье отродье не знало, куда спрятаться от метких стрел Афенея, и часто, обозленные смертью своих питомцев, соседи Конона приходили к старику искать управу на злобного юнца. Конон кряхтел, расплачиваясь за понесенные соседями убытки и, пожурив любимца за недостойное будущего гражданина поведение, прощал ему эти проказы. К тому времени в характере Афенея появилась черта, наложившая отпечаток на всю его дальнейшую жизнь: возмужав и почувст-вовав незаурядную силу, которую редко кто мог угадать в худощавом, с виду болезненном юноше, он перестал прощать обиды сверстникам и даже юношам постарше и мстил им за все пережитое в отрочестве, как только мог. Но, по мальчишеской глупости, надеясь на свою силу и ловкость, он облекал месть в весьма неприкрытые формы, и ему часто приходилось держать ответ за последст-вия многочисленных драк – в них он своих противников избивал нещадно, до крови.
Возможно, он так и не сделал бы выводов, что мстить можно по-разному, не обязательно кулаком или дубинкой, если бы однажды, защищаясь от озлобленных его выходками подростков, не ударил одного из них ножом. Старому Конону пришлось пустить в ход и обширные связи, в частности, с главным жрецом храма Аполлона Дельфиния Герогейтоном, и золото, и, наконец, свое доброе незапятнанное имя, чтобы замять это дело.
После этого Афеней притих, смекнув, что незачем понапрасну тревожить пчелиный улей, если можно добыть мед, выкурив рой дымом, и при этом не получить ни одного укуса. Теперь он стал расправляться с недругами втихомолку. Тогда и убедился, что, имея золото, можно позволить себе все: стоило через верных слуг вручить мизерную сумму полунищим вольноотпущенникам – их немало шлялось на пристанях Ольвии, или рабам – те были не дураки выпить за чужой счет кислого вина в харчевне, и сбитый с толку неожиданным нападением в каком-нибудь темном углу враг Афенея долго чесал побитые места, недоумевая, откуда на него свалилась такая напасть. А однажды, став постарше, Афеней раскошелился пощедрее, отвалив наемным убийцам десять драхм, и сын ольвийского гиеромнемона[86] исчез бесследно в морской пучине.
После смерти Конона, став, согласно завещанию, единственным наследником его богатств, присмиревший для виду Афеней занялся торговыми делами, в чем и преуспел. Понимая, что без хороших связей бессмысленно соваться в высшие сферы ольвийского общества, он не скупился на жертвоприношения храму Аполлона Дельфиния, на богатые подарки влиятельным архонтам и ойконому[87], на подачки различным чинушам рангом пониже и благодаря их протекции возвращал израсходованные суммы с лихвой. К тому же Афенею удалось с помощью дружков и покровителей стать одним из ситонов, а значит, получить возможность практически бесконтрольно распоряжаться большими суммами, выделенными городским советом для закупок зерна, что тоже помогло ему значительно увеличить свои богатства, без зазрения совести запуская руку в городскую казну. По- добные операции он осуществлял скрытно, хитроумно комбинируя закупочными ценами, а впоследствии, поднаторев в двурушничестве, стал использовать сколоченную Одиноким Волком банду, и караваны с зерном исчезали бесследно среди степных просторов, чтобы затем незаметно вынырнуть на эмпории в Горгиппии, Пантикапее[88] или Истрии[89] и превратиться в золотые или серебряные монеты, оседавшие в сокровищнице Афенея.
