Сергей Крупняков - Крылья Киприды
Коро со служительницами (их было двое) быстро перенесли Гилару на дно маленького оврага и засыпали листьями. Они еще шуршали листьями, а конский топот уже был рядом.
— Где она? — грозно, без приветствия, выкрикнула Агриппа.
Коро многозначительно посмотрела на обрезанную веревку и, ни слова не говоря, ушла в обитель. Агриппа, в сердцах хлестнула коня плеткой. И во главе десяти бессмертных понеслась вниз по распадку, туда, куда вели следы двух лошадей.
Но Коро спокойно проводила их взглядом. Она знала: внизу, в русле высохшей реки, покрытой камнями, невозможно заметить следы.
МЕЛЕТА
Тихо в храме Арея. Только голуби воркуют под кровлей. Да служительницы, шурша одеждами, готовятся к освящению царевича.
Мелета сидит в своих покоях за столом. Агнесса напротив.
— Как ойропаты восприняли оракул? — Мелета обратилась к Агнессе. И вопрос этот был не праздный.
— Когда они узнали, что царь, а не царица будет нами править, они чуть не подняли меня на копья. Но потом… когда неожиданно приехали послы Амаги — Мирина и Киркера, — все изменилось.
— Так ты со мной согласна, сестра моя, Агнесса? — В глазах Мелеты вдруг вновь вспыхнул тот же огонь, когда они, еще в Горгипе, поклялись на мече.
— Я много думала, Мелета… — Агнесса сильно осунулась за эти дни. — И должна признаться — у нас нет другого выхода. Когда Мирина сообщила о плане Амаги, стало ясно — надо его принимать. Одни мы скифов не уничтожим. Теперь, когда Агар сидит в Неаполе, как побитая собака, надо его добить!
— Но не будет уже больше нашей тайны… — Мелета внимательно следила за глазами Агнессы. Ей доставляло наслаждение видеть, как ее план проникал в мысли Агнессы.
— Да! Но уничтожив скифов, мы так приблизимся к дели! А если у нас будет царь, то, по примеру Амаги, мы сможем создать здесь, на Таврике, свое ойропатское царство! И трутни будут ползать у наших ног! Как права Амага!
— Но Херсонес, Пантикапей! У греков здесь столько городов! Нам их не покорить… Смотри, как они разделались со скифами! — Мелета говорила это, а сама ликовала — как хорошо развивался ее план, задуманный еще осенью.
— Да, нам одним — не покорить. Нас очень мало. Но если… каждый грек, подобно воинам Амаги, сочтет за счастье быть мужем амазонки — тогда все изменится. Ты знаешь, когда я взяла на руки этого мальчика и заглянула в его глаза, то увидела — они такие же, как мои. И ручки, и ротик такой улыбчивый…
— А что Агриппа? — Мелета встала, выглянула в окно: кони мирно стояли в тени. Бессмертные грелись на весеннем солнышке, о чем-то тихо говорили. Агриппа была в центре.
— Не знаю. — Агнесса тоже подошла к окну. — Молчит все эти дни. Когда мы ехали с младенцем от Коро, она несколько раз смотрела на него и на меня.
А рядом была пропасть… Ей так хотелось бросить его с обрыва вниз.
— С Агриппой будет много бед, — сказала Мелета.
— Ладно. Завтра в набег, а там будет видно. Сохрани мальчика. — Агнесса уже почти вышла. У двери ее остановили слова Мелеты.
— Что с Геликой?
— Ее не нашли. Я поклялась, что не пощажу ее, а теперь…
— Боюсь, ты поторопилась. И с Отией и с Гиларой… Таких воительниц немного.
— Гилара, видимо, жива. — Агнесса, уже ничего не слушая, резко вышла.
Через минуту смолк конский топот. Мелета долго еще сидела и смотрела на спящего мальчика. Он сопел, чмокал во сне губками и ничего не знал еще о Танате, боге смерти, который уже не первый раз появлялся и парил, совершая свои черные круги над его колыбелью, и, невидимый, все же улетал прочь.
— Нет, — тихо сказала Мелета. — Ты будешь жить, наш царь…
ПОБЕДА
И вновь гудит театр. Сегодня город чествует Евфрона — героя победы. Все, что прервано было в Дионисиях, вырвалось на свободу. Агар ушел! Агар разбит! Эта радость у всех на устах. С почетом уже похоронены герои. Отзвучали плачи матерей, скорбные речи отцов.
Сириск сидел на том же почетном кресле, в первых рядах театра, а перед глазами все одно и то же: Крит, его любимый Крит… Пифострат… Аполл… и десятки других… И скифы — распухшие от морской воды, медленно плыли вслед за триерой, связанные веревками. Чтобы там, в море, быть отпущенными на волю волн… И быть немыми вестниками краха царя Агара… И глаза Диафа… Глаза Диафа…
Но вот победный марш отвлек его от этих мыслей. Все тот же. Четкий. Громкий. Всепобеждающий. Это идет победоносная фаланга. Весь театр встал на ноги.
— Да здравствует Евфрон! Слава! Слава! — Рев трибун слился с чеканным шагом фаланги. Лохи выстроились на поле театра. Появился Евфрон. Он поднял меч. И вся толпа, в знак приветствия, с ревом и воем вскинула вверх руки.
И когда Евфрон сел в кресло, специально для него изготовленное лучшими мастерами, на сцену вышел Сострат. Шум мгновенно смолк. Сострат начал речь:
— О, друг всех граждан, о, ясное солнце! О, светоч разума! О, мудрость и сила! Я говорю о тебе, о Евфрон, этими стихами, но разве найдется среди нас Гомер, или Гесиод, или Пиндар, чтобы воспеть тебя так, как ты достоин? Разве сможет кто-то из нас описать всю твою мудрость, твою решимость и силу? О! Если бы мы слушали не тебя, а наш злополучный Совет, если бы победил в этом споре Кинолис! Все мы уже лежали бы у этих стен, и жены наши уже бились бы в грязных лапах врагов. И счастье, что не пришлось им, нашим женам и матерям, кидаться вниз со стен, дабы не попасть в руки поработителям! И все это сделал ты! Ты укротил Совет! Ты построил новые стены! Ты изобрел «кабанью западню». Ты склонил к нам милость Амаги. И вот Агар повержен. Он сейчас дрожит в Неаполе, и мы решаем — жить ему или умереть!
— Смерть ему! — взревел амфитеатр тысячами голосов.
— Да будет так! — ответил Евфрон.
— И он достоин этого, подлый тиран! — продолжил дифирамб Сострат. — Ибо он и его воины коварно напали на нас, когда мы праздновали Дионисии. Этим они оскорбили и бога Диониса! Но победила весна! И сила и разум! Мы чувствуем, как Дионис ласкает нас теплым ветром. Наш город полон ласточек и голубей, а значит, боги благосклонны к нам! И посмотрите, друзья мои, как пышно зацвела земля! Как буйно тянет свои лозы виноград! Как зеленятся посевы пшеницы! Как весь город наш напоен ароматом цветущих яблонь, маслин и акаций! Но ничего этого мы бы уже не видели, если бы не он, наш вождь и верховный правитель Евфрон, сын Агасикла!
И вновь радостные крики мужчин и женщин, всех, кто защищал город, слились в единый хор восторга.
Сириск стоял и слушал, но все больше и больше голос отца, плакавшего во время похорон на могиле Крита, вытеснял эти крики: «…и как язык мой такое промолвил — сын мой мертв… О, это утро… зачем я отпустил его? Да разве мог бы я удержать его, совсем еще юного. Родина для него была дороже всего на свете. А как все любили его! Как я и Аристо ждали его прихода, когда он надолго уходил из дома. А когда появлялся — словно солнце освещало наш дом. И даже будучи так занят, он не забывал ни о ком. Всем приносил подарки. И даже рабы не оставались без внимания… А как он мечтал о клере, хотел восстановить дом, как радовался каждой виноградной лозе, каждой веточке миндаля, когда набухают почки и розовые, как его ланиты, лепестки вырываются из них наружу. Не для него теперь растет лоза! Не увидит он цветов! Не вдохнет аромат маслин и акаций. Злой Танат уже испил жертвенной крови, уже душа его у Аида, уже Персефона глядит в его чистые глаза… О, боги! Почему я не ушел раньше него? Почему зависть Марса столь ненасытна? Не от того ли, что он был так прекрасен? И разве утешат отца добрые слова граждан? Разве слова благодарности тех девушек, кого защитил он собой, облегчат муки отца? Нет, нет, нет!»