Бернард Корнуэлл - Воины бури
Я попрощался с Осфертом. Вдали на востоке я заметил трех всадников, спешивших по дороге от Честера. Слишком поздно, подумал я, слишком поздно. Я ухмыльнулся, глядя как мои люди заняли места на скамьях и вставили весла в уключины, мы развернули высокий гордый топор к далекому морю. Я взялся за рулевое весло, Финан топнул по палубе.
— По моей команде! — прокричал он. — Навались!
Лопасти весел опустились на воду, и длинный корабль понесся вперед, отчего птицы разлетелись, как листья на ветру. Я почувствовал, как поддалось рулевое весло, как дрожь корабля передалась руке, и сердце согрела песнь плывущего корабля. Отлив быстро отступал, поднимая рябь, блестевшую в лучах нового дня. Финан задавал темп, притаптывая ногой, и шестьдесят гребцов стали грести быстрее. Я почувствовал, как ожил корабль вместе с участившимися гребками. Теперь рукоять рулевого весла мне сопротивлялась, зажурчала вода вдоль бортов, и обернувшись, я заметил вздымающуюся за кормой струю. Три гонца, видимо, прибывшие из Честера, доскакали до Осферта, и теперь уже он мчался вдоль берега реки с криками и размахивая руками. Мне показалось, будто я расслышал, как он кричит, что нам следует вернуться, что нам приказали вернуться. Но Сэброга уже мчалась по стремнине, все дальше удаляясь от берега, и я лишь помахал ему рукой. Осферт изо всех сил закричал, но я вновь помахал рукой.
А как, по мнению Этельфлед, я должен был поступить? Как, во имя её так называемого милостивого бога? Уж не думала ли она, что я брошу дочь на съедение Рагналлу? Позволю ему убить мою внучку, чтобы он влил свое семя в Стиорру? Он и так оскопил моего сына, а теперь еще и над дочерью надругается? Я поклялся, что заставлю его вопить и обливаться кровью. Я порежу его на куски, прежде чем вспомню об Этельфлед. Это моя семья. Моя месть.
Мы вышли из реки, и Сэброга, задрав нос, вырвалась на морской простор. Слева от меня, вдоль Виреалума, полоски земли между Мерзом и Ди, тянулись далеко вперед коварные отмели. При ураганах и приливах здесь водоворотом кружились волны и вздымалась ветром пена. Здесь разбился не один корабль, чьи потемневшие и отшлифованные останки торчали из воды на мелях, где проносился отлив, поднимая рябь. Ветер крепчал, заходя с востока, дуя в нужном нам направлении. Впереди, в миле от берега, покачивался Блесиан.
На нем меня поджидал младший сын, тот, что унаследовал имя Утред. Он вместе с шестью воинами прождал всю ночь. Их лодка была нагружена элем, единственным, что мы не могли увезти из Честера на лошадях. Мы встали борт о борт, сцепили корабли, протянули канат через рей и подняли на борт Сэброги эль, провизию и связку тяжелых копий. Дудда, наблюдающий, как на борт доставили бочонки с элем, заверил меня, что путешествие займет день-полтора. Но Ирландское море славилось внезапными штормами. Я запасся элем на неделю, на случай, если злодейка-судьба забросит нас в океан.
— Что нам делать с Блесианом? — справился сын.
Он выглядел бодро для человека, перенесшего тревожную ночь, удерживая лодку вдали от грохота волн, перекатывающихся по недалекой отмели.
— Бросим его.
— Жаль, — с тоской произнес он, — неплохой корабль.
Я подумывал прихватить Блесиана с собой, но тут же отказался от этой затеи. Блесиан был тяжел и мог вдвое нас замедлить.
— Бросим его, — согласился я.
Мы перерезали канаты, удерживающие корабли вместе, и пустили Блесиана плыть по течению. Ветер рано или поздно отнесет его на виреалумские отмели, где корабль найдет свою погибель. Мы гребли против ветра и волн, пока Дудда, решив, что мы достаточно отдалились от берега, не повернул на северо-запад.
— Выйдем к острову Манн, если будешь держаться курса.
Дудда сидел на палубе, прислонившись к борту.
— Ты не откроешь один из этих бочонков? — он с тоской взирал на эль, стоящий подле мачты.
— Скоро, — пообещал я.
— Осторожней у острова, — сказал он, подразумевая Манн. — Там ничто так не любят, как захватывать корабли.
— Идти восточней или западней острова?
— Западней, — Дудда глянул на поднимающееся солнце. — Держись курса, и прибудем на место.
Он закрыл глаза.
Ближе к полудню ветер сменился, и мы подняли большой парус Сэброги. Его вид убедил меня, что мы и в самом деле захватили личный корабль Рагналла. На парусе реял большой красный топор. Сам парус был сработан из тяжелого дорогого полотна, крепко сотканного и двойного. Третий слой составлял топор, нашитый поверх паруса, который держали сплетенные крест-накрест пеньковые канаты. Поставив парус, мы убрали весла, и корабль понесся вперед, подхваченный свежеющим ветром, вздымающим барашки на гребнях волн.
— Красавица Сэброга, — сказал я Финану, почувствовав, как напряглось рулевое весло.
— Для тебя — да. Но ты всегда любил корабли, господин. — ухмыльнулся он.
— Я этот люблю!
— Я счастлив лишь когда могу потрогать деревья, — сказал он.
В то утро мы заметили два других корабля, но те сбежали, завидев красный топор на нашем парусе. Это были рыбаки или торговцы, они вполне справедливо опасались морского волка, плывущего на север, вздымая пену вдоль бортов. Дудда предупредил меня о пиратах Манна, но только безрассудный глупец мог бросить вызов Сэброге с её командой свирепых воинов. Большая часть воинов теперь спала, лежа вповалку между скамьями.
— Твой зять, значит, — сказал Финан.
— Зять.
— Глупец угодил в ловушку?
— Так мне сказали.
— С пятью сотнями людей?
Я кивнул.
— Я тут просто размышлял, что нам удастся взять на борт этой посудины человек сорок, но пять сотен?
Сэброга клюнула носом, и рой брызг плеснул по корпусу. Поднимался ветер, но я не чувствовал в нем ярости и налег на весло, чтобы слегка повернуть нос на запад, зная, что ветер будет сносить нас к востоку. Далеко впереди прямо по курсу показалась груда облаков, и Дудда посчитал, что они нависают над островом под названием Манн.
— Просто держи курс прямо, господин, — сказал он, — просто держи курс.
— Пять сотен человек, — напомнил мне Финан.
— Ты когда-нибудь слышал об Орваре Фрейрсоне? — ухмыльнулся я.
— Никогда, — потряс он головой.
— Рагналл оставил его в Ирландии, — сказал я, — с четырьмя кораблями. Он уже разок напал на Сигтрюгра и убрался, пуская кровавые сопли. Так что теперь, как я подозреваю, просто старается не допустить, чтобы кто-нибудь доставил Сигтрюгру провизию — не пускает корабли, надеясь, что голод принудит форт сдаться.
— Разумно, — согласился Финан.
— Но зачем Орвару Фрейрсону четыре корабля? — спросил я. — Это просто жадность. Придется ему поделиться, как думаешь?
