Энтони О'Нил - Империя Вечности
И все же, все же… Бледное сонное солнце пробилось сквозь облака и засверкало в окнах на Джордж-стрит, наконец-то пригрев пешехода, и молодой человек опять усомнился в собственном праве на беспощадный суд. По сути, Наполеон и Гамильтон — дети иной эпохи, их породило бурное время, и кто он такой, чтобы в свои двадцать один год выносить приговор кому бы то ни было?
И если на то пошло, можно ли утверждать с уверенностью, что привлекательные качества сэра Гарднера и Денона, произведшие на него такое приятное впечатление, не представляют собой маску, за которой кроется ледяная расчетливость? А поведение Гамильтона, напротив, искренне отражает его отчаяние и преданность родине? И, может статься, Наполеоном двигала, помимо его воли, вовсе не жажда славы, а неодолимые силы истории?
Впрочем, кому интересно мнение обыкновенного прохожего? И смеет ли он надеяться познать истину? Хотя бы отчасти? Великие умы иногда посвящали поискам целую жизнь — и то уходили ни с чем. Чего в таком случае ожидать молодому человеку, чьи годы уже сочтены?
Вздыхая и зябко поеживаясь на ветру, по улицам Лондона одиноко бродил Александр Ничтожный. Молодой шотландец, коему оставалось так мало дней и лет на суету, еще меньше — на тщеславие и немного — на безмятежность. Запутавшийся, сбитый с толку чужими речами, страдающий под гнетом неумолимого времени, мечтающий получить от судьбы лишь несколько кратких минут покоя и понимания, прежде чем вся его жизнь неприметной слезинкой канет в глубины вечности.
На Глостер-плейс некий джентльмен в бархатном фраке протягивал цветок смущенной девице. Ринд деликатно перешел на другую сторону улицы.
Глава десятая
НА ПОЛЕ ИЛИ НА СЦЕНЕ
В феврале тысяча восемьсот седьмого года — это было в Восточной Пруссии — Наполеон отыскал Денона посреди укрытого снегом кладбища под Эйлау; художник самозабвенно рисовал в такой близи от линии фронта, что Бонапарту пришлось приказать ему удалиться в более безопасное место.
— Ах вы, старый пес! — воскликнул император, перекрывая рев падающих вокруг артиллерийских осколков. — Вас же там чуть не убили!
Денон отмахнулся:
— Хорош тот пес, который бежит от любой опасности, бросая хозяина.
— Ну, осторожная собака все-таки лучше мертвой.
— Поверьте, сир, меня нимало не соблазняет вид чужой крови, не говоря уже о моей собственной.
— И все-таки в последнее время вы неуловимо переменились. Вернее сказать, с тех пор, как побывали в Египте. Похоже, вы потеряли страх.
— Потерял страх?
— Вы словно человек, только что очистивший душу на исповеди.
— Не сказал бы. По-моему, я не стал храбрее, чем прежде. Разве что самую малость поглупел.
— Да, но с чем это связано? Будь у меня целая армия подобных глупцов, мы бы уже выиграли сражение.
Наполеон сказал это в шутку, зная, что его воины несколько дней стояли насмерть под ураганом отчаянных русских атак и грохотом пушечных выстрелов.
Денон улыбнулся.
— Я вам еще не рассказывал, что мне в одиннадцать лет нагадала одна цыганка?
— Та, которая обещала вечную защиту под покровительством славной звезды?
— Значит, вы помните, — кивнул художник. — Ну так, может статься, эта звезда, — продолжил он, пристально посмотрев на своего императора, — и придает мне уверенности.
— Звезда удачи? — переспросил Бонапарт, неспешно шагая между гробницами и рассеянно поглаживая карман. — Вы намекаете на меня?
— Вы совершенно правильно поняли, сир.
Наполеон усмехнулся:
— Да, но не забывайте: все звезды вселенной, вместе взятые, не дают вам права на опрометчивость. Можно подумать, у вас нет более безопасных занятий. Сколько церквей ожидают ваших набегов, сколько дворцов предстоит ограбить! Сколько великих полотен так и просятся в имперское собрание живописи!
— Увы. Боюсь, моя слава опережает меня. Едва почуяв приближение вашего покорного слуги, горожане прячут бесценные картины подобно испуганным отцам, укрывающим самых красивых дочек. В любом случае, здесь тоже найдется чем поживиться, — прибавил Денон, помахав набросками. — Надо как можно точнее зарисовать подробности боя для моих собратьев-художников. И еще: в Египте я, кажется, пристрастился к запаху сражений.
— Это верно, — понимающе кивнул Наполеон. — Порох и пот — я тоже не знаю лучшего одеколона.
— Вообще-то, сир, я имею в виду другой аромат.
— Аромат?
— Думаю, это запах желания.
Бонапарт изогнул бровь.
— Только не говорите, что вас это возбуждает.
— Я говорю о жажде жизни, сир, о желании милости Божией, о взывании к благосклонности судьбы. Я чувствую, как эти струятся из человеческих пор. Можно ли тут остаться равнодушным?
Наполеон покачал головой: дескать, ох уж эти художники.
— Поосторожнее с вашим носом, он вас до добра не доведет.
— И к тому же это такая великая честь — озирать безымянные, девственные поля, прежде чем мой император дарует им бессмертие.
За ближайшим холмом разорвался снаряд. В воздух взметнулись туча снега и черный фонтан земли вперемешку с растерзанными телами гренадеров. Ожидая, пока рассеется ударная волна, Бонапарт переменил ход мыслей.
— В последнее время, — вздохнул он, — я часто подумываю о так называемом бессмертии.
— О чем вы, сир?
Император остановился напротив израненного шрапнелью креста и вздохнул.
— Вы, разумеется, в курсе моих небольших романов на стороне?
Художник неопределенно кивнул.
— Ну…
— Бросьте. — Со времен египетской кампании у Наполеона было по меньшей мере с десяток любовниц — фрейлин, актрис и секретарш, хотя, по правде сказать, кое с кем из них он даже и не связался бы, если бы не сознание монаршего долга; в конце концов, что такое разрядка единственного маленького орудия по сравнению с оргазмом тысячи пушек? — Вы наверняка наслышаны о мадемуазель Валевской?
— Это та, которая… Кажется…
— Полька и патриотка. Блондинка с голубыми глазами. Любительница музыки.
— Вроде бы припоминаю.
— Она обожает читать и может подолгу цитировать классиков.
— Изрядный и благородный талант.
— И при этом… — Бонапарт смотрел на Денона сквозь пелену снега. — Знаете, как она выразилась об Александре Македонском, когда я упомянул его имя?
Собеседник пожал плечами.
— Назвала его величайшим римским генералом. Более знаменитым, нежели Юлий Цезарь, так она сказала. Представляете?
Художник из вежливости вступился:
— Вы же понимаете, она в столь юных летах…
— Ей двадцать. Александр в этом возрасте взошел на трон. Завоеватель Фракии, Египта, Персии, Месопотамии… Величайший полководец, какого видел мир, — с усилием прибавил Наполеон. — И вот находится леди из католической женской школы, даже не знающая толком, кто он такой.
![Айзек Азимов - Основание и Империя [Академия и Империя]](/uploads/posts/books/116810/116810.jpg)
