Василий Тишков - Последний остров
Из-за грохота, лязга гусениц и рева моторов слышимость была как в кузнечном цеху, где бьют сразу десятки молотов.
— Да жив я… — наконец услышал капитан спокойный голос лейтенанта.
— А какого хрена молчишь?
— Присыпало малость… Вижу танки. Начинать?
— Я тебе начну! Отшибло память, что ли? До времени не высовывайся! Понял? Сейчас они будут разворачиваться. Не лайся, мне виднее отсюда. Ты пропускай их… Пропускай, говорю, как договорились! Пусть идут на Магомедова.
— Понятно, капитан. Как сам-то?
— А… Винокуров погиб.
— Так это он головных-то уделал?
— Ну… Держись, лейтенант. Теперь нам отступать совсем несподручно.
— Понятно…
Иван бросил трубку и крутнул головой. До чего этот Коршунов понятливый. Под Сталинградом один остался возле орудия и получил приказ вот так же держаться. И держался, без орудийной прислуги сам еще подбил два легких танка и готов был броситься с гранатами, когда кончились снаряды, да вовремя тогда помогли.
Обходя горящий танк, колонна начала уступом разворачиваться, минуя высоту и выходя на ровное поле. Из лесу показались две пятнистые глыбы тяжелых «фердинандов», они пропускали вперед танки, длинные стволы мощных пушек выжидательно направились в сторону моста.
Вызывал Магомедов.
— Слушаю тебя, Али!
— Почему не работаешь, капитан? Почему молчит Коршунов? Что с Коршуновым случилось, а? У него ж танки под носом. Капитан, ты меня слышишь?
— Слышу, Али! Ты самоходки видишь?
— Вах! Какие самоходки?! Тут «тигры» прут! Почему ты их выпустил, капитан?
— Утяни поджилки, Магомедов! Все идет по плану. Ты первый начинаешь, понял? Подпускай на двести метров, не раньше.
— Тебя контузило, капитан, да? Они ж раздавят Коршунова.
— Не твоя забота! Приказываю: подпускай на двести метров! Не раньше! Все!
Тут же вызвал Коршунова.
— Коршунов! Ты самоходки видишь?
— Вижу, — спокойно ответил взводный. — Красавицы… На меня свои клювы наставили.
— Молодец, Коршунов! Молодец, говорю, что не обнаружил себя. Сейчас головные мимо тебя попрут. Во-во. Под дышла их… Но жди, когда Али начнет. Раньше не высовывайся. А «фердинанды» — моя забота. Все!
Да, теперь все. На скулах капитана заиграли желваки. Он представил, как смотрят сейчас батарейцы Коршунова на лавину стальных черепах, доступных уже не только орудийному огню, но и простому стрелковому оружию. Такой выдержки у солдат не было в начале войны.
Часами, а то и днями охотник идет по следу крупного дверя, и часто бывает, что зверь, сделав круг, сам идет за охотником. Иван Разгонов никогда не был большим охотником, но он был сыном охотника, да и война кое-чему научила, особенно в боях за Сталинград. Сегодня всю ночь батарейцы не спали: вгрызались в сухую землю, маскировали позиции, готовились вот к этой первой атаке. От нее все и пойдет, кто кого.
Вот и последние танки, разворачиваясь, уходили от высоты.
Кроме головных, уже «списанных» «тигров», среди вышедших из горловины были еще две тяжелые машины. А всего капитан насчитал до тридцати танков.
«Фердинанды», чуть высунувшись из лесу, ждали первых выстрелов батареи, чтобы прицельным огнем подавить орудия. Они знали, что делают. Но не знали, что сами подставили бока орудиям засады.
— Ждите! Ждите, сволочи… Счас вы у меня дождетесь, — усмехнулся капитан и, повернувшись к расчетам, крикнул: — Орудия! К бою! Первое — по левому! Второе — по правому! Бронебойным!
Он поднял руку и впился взглядом в затылок наводчика Гаврилова. Гаврилов может. Может с первого выстрела накрыть цель и за пятьсот метров. Гаврилов — лучший наводчик на батарее. Постарайся, Гаврилов!
Хлопнул залп с позиции лейтенанта Магомедова.
И комбат, рубанув воздух рукою, прокричал осипшим вдруг до срыва голосом:
— Огонь!
Он слышал, что начали работать все орудия Коршунова и Магомедова, но для него сейчас были важны самоходки, их «самочувствие».
— Огонь!
Сначала одна самоходка окуталась дымом, с разбитой гусеницей дергалась влево-вправо, как наседка на гнезде, неуклюже пытаясь направить ствол пушки в сторону высоты. Но после третьего залпа и над ней вскинулся черный с красным внутри шар всполоха, поднимая над лесом очередные души Богу или дьяволу.
А над полем все гремело: били танки, били по ним батарейцы, один «тигр» почему-то медленно, как слепой, пятился к лесу, напротив моста горели четыре легкие машины, подставившие свои бока под первые залпы Коршунова.
Задумка комбата удалась. Наступающие попали в ловушку: в лоб били орудия Али Магомедова, с фланга от моста работали пушки Коршунова, а с высоты в захвостья танков открыли огонь еще два орудия. Тут завертишься, как черт на сковородке.
Более часа длилась эта первая схватка.
Встающее солнце выхватывало лишь пятна обозримой земли, и в этих просветах то появлялись, то исчезали маневрирующие танки. Но и в дыму, казалось, их видят батарейцы и бьют со всех четырех сторон.
Не выдержали.
Отошли.
Укрылись в лесу.
Потом была отбита еще одна атака, в которой батарея понесла самые тяжелые потери.
И вот только что стихла последняя дуэль. Все поле между лесом, речкой и высотой дымилось. Горело железо, и земля горела, а на позициях батареи осталось одно исправное орудие, и артиллеристов в живых только трое: раненый наводчик Федот Гаврилов, санинструктор Катя Санчева и командир батареи Иван Разгонов. Комбат оглядел поле боя, сосчитал склоненные к западу шлейфы кострищ и отдал приказ отходить.
— Товарищ капитан, еще пять минут, — попросила Санчева. — Надо Гаврилова срочно перевязать.
— Действуйте.
Капитан опустился на пустой снарядный ящик, привалившись боком к стенке окопа. Он мучительно улыбался сухими шершавыми губами, слыша, как в пяти метрах от него наводчик Гаврилов спорит с Катей и отказывается снимать портки.
— Не повезло тебе, Гаврилов. Другим так непременно в лоб или в грудь, а тебе в самое неудобное место угораздило…
— Так точно, товарищ капитан, не повезло. За всю войну ни одной царапины, а тут сразу такой конфуз. Слышь, Катя…
— Ничего я не слышу, Гаврилов. Снимайте штаны.
— Подожди, дочка. Товарищ капитан, слышите, «кукурузник» стрекочет? Не иначе начштаба Грачев за нами летит.
Мотоциклетно треща мотором, маленький По-2 вынырнул, казалось, прямо из болота, сделал круг над полем, его тень скользнула по-над лесом, дорогой, речкой, и самолет так же мгновенно исчез, как и появился.
Капитан раскрыл планшет, чтобы записать расход снарядов и состояние боевой части. Привычно отметил время: «четырнадцать часов семь минут».
