Николай Свечин - Московский апокалипсис
Н.»
Резолюция Наполеона! Даже будучи статским, Ахлестышев понимал ценность сведений, пришедших ему в руки. Кто же такая баронесса фон Цастров, если от её сообщений зависят решения императора? Не та ли это женщина-агент, которую поляки хотели заслать в Петербург? Нужно было срочно доложить обо всём штабс-капитану Ельчанинову.
Вдруг из коридора послышался шорох, и кто-то взялся снаружи за дверную ручку. Пётр нырнул под письменный стол. Что за чертовщина? Камердинер уже вырвался из объятий восьмипудовой девушки? Слишком рано! Партизан затаил дыхание. Неизвестный подёргал дверь и убедился, что она заперта. Сейчас он уйдёт, и можно будет вернуться к Ольге. Неожиданно раздался лязгающий звук — в скважину вставили ключ. Человек хочет войти внутрь! В маленькой комнате не укрыться. Ахлестышев отложил пистолет и нащупал в сапоге нож — приём, подсмотренный им у Саши-батыря. Если напасть неожиданно, можно убить даже замечательного фехтовальщика, каким будто бы является Морис. При большом везении… Можно затем попытаться незаметно покинуть дом. Бросив на погибель всех, кто останется: Ольгу, Мортиру, Тюфякиных. Что же делать?
Однако неизвестный не стал заглядывать в кабинет — Пётр услышал его удаляющиеся шаги. Уф… Выждав ещё три минуты, он подкрался к двери и попытался выйти. Не тут-то было! Ключ, вставленный снаружи, не давал отпереть замок изнутри. Каторжник перепробовал всё: выталкивал преграду своим ключом, совал в скважину ножницы, щипцы для снятия нагара… Его усилия оказались бесполезными. Он был заперт в доме, набитом жандармами, и не мог выбраться самостоятельно.
Началось трудное ожидание. Ольга скоро заметит, что дело неладно, и попробует освободить жениха. Но насколько это возможно? Ещё полчаса, и Морис вернётся на свой пост. Тогда Пётр влип: граф вечером обнаружит его в собственном кабинете. Как же спастись?
Через долгие двадцать минут в коридоре послышались знакомые лёгкие шаги — так ходит княгиня Шехонская. Лязгнул выдёргиваемый из скважины ключ, и Ольга сказала с напускным раздражением:
— Гаврила, придурок! Это ты сунул его в дверь?
— Так что, ваше сиятельство, господин Морис приказал мне приглядывать за кабинетом. Пока он, значит, тово…
— Чего «тово»?
— Ну, тово… горничную вашу новую испытывает.
— Дурья башка! Зачем же ты ключ в скважине оставил? Дверь ведь была заперта?
— Заперта, ваше сиятельство, я проверял.
— Ну и хорошо. А если кто чужой пойдёт, увидит ключ в замке, да и в кабинет заберётся? Чья будет в том вина?
— Ой!
— Вот тебе и «ой»! На, возьми и больше так не делай. Верни господину Морису. Он тебе ключ вручил для проверки, а не чтобы бросать его, где попало!
— Так точно, ваше сиятельство Ольга Владимировна. Я уж понял… Обмишурился, значит, моя вина. Вы бы тово…
— Чего опять «тово»? Не рассказывать об этом Морису?
— Да. А то он меня тово… Сердиты очень: чуть что не так, сразу в рыло…
— Ладно. Иди, принеси мне с кухни морсу, а я здесь за тебя покараулю.
— Спасибо, ваше сиятельство! Я мигом — одна нога здесь, другая там!
Послышались удаляющиеся шаги, и Ахлестышев быстро выбрался из западни. Едва он успел укрыться в будуаре, как снаружи раздался голос Мориса…
Ещё целый час каторжник проторчал у Ольги, дожидаясь возможности покинуть дом. Он понимал, что спасся чудом. Из-за глупого рвения одного дурака едва не погибла целая куча народа. И дело было бы провалено. Убить мало этого Гаврилу! Наконец камердинера отвлекли и подготовили партизану безопасный отход. Ольга проверила и дала знак: можно уходить!
Благополучно выскользнув на улицу, Пётр отправился на Козье болото. От волнения он не очень смотрел по сторонам. Вдруг на углу Большого и Малого Козихинских переулков ему бросились в глаза кареты с зашторенными окнами, под охраной жандарма. Укрытие резидента неподалёку! Не сбавляя шага, партизан свернул в сады и подкрался поближе. Так и есть! Во дворе нужного дома виднелась высокая шапка второго жандарма. Похоже, Егор Ипполитович попался. Что же делать?
Вдруг из двери во двор вылетел, как пушечное ядро, крепкий мужик в азяме, сбил жандарма с ног и бросился в кусты. Он нёсся, не разбирая дороги, прямо на Ахлестышева. Пётр узнал мужика — это был Васька, один из охранников Фигнера. Значит, Александр Самойлович тоже схвачен! Но раздумывать было некогда — за беглецом устремилась погоня.
Москва отличается тем, что дома в ней ставятся необыкновенно просторно. Там, где в Париже приткнут друг к другу три здания, кое-как поместится затрапезное жилище московского обывателя. В нём, кроме самого дома, будут ещё баня, дровник, выгреб, летняя кухня, флигелёк, конюшня, беседка, курятник и сарай для выезда. Кое-где заведут ещё и прудик с карасями… Вокруг обязательно сад, густо поросший плодовыми деревьями. Страшный пожар истребил дома, сгорели и заборы между владениями. А вот сады уцелели. Большие и непроходимые, они сделались укрытием для москвичей. Люди проделали в дебрях запутанные тайные тропы и ходили по ним из Тишинки в Рогожу, почти не показываясь на улицах. В дни погромов пустыри и сады спасли множество народа. Мародёры боялись соваться в эти лабиринты: их резали там без пощады. В Первопрестольной даже появилась новая услуга: предприимчивые люди заучивали паутину тропинок и водили желающих через город за малую мзду.
На такой тропе как раз и стоял Ахлестышев. Подпустив мужика поближе, он высунулся из-за дерева и сказал:
— Васька, беги за мной!
Растерявшийся парень застыл на секунду, но тут сзади грохнул выстрел, и пуля прошла над его головой. Это сразу придало беглецу решительности. Уже не разбираясь, кто его зовёт, он кинулся следом за Ахлестышевым в кусты. Партизаны пролетели большой пустырь, шмыгнули в хитрый малозаметный проход, перебежали улицу и опять углубились в сады. И погоня их потеряла.
Через десять минут каторжник вместе с Васькой спустились в подвал на Бронных. Пётр плеснул водки в чайный стакан и протянул гостю.
— Выпей!
Тот махом опростал его, только зубы звякнули об стекло. Поставил посуду, потупился и выдавил:
— Грех-то какой…
— Рассказывай.
Егор Ипполитович сидел в горнице и сочинял очередную реляцию для ставки. Обладая хорошей памятью, он всегда составлял донесение сначала в уме. Когда приходил курьер, штабс-капитану оставалось лишь записать текст у него на глазах и сразу отправлять человека. Таким образом, при резиденте не оставалось ни черновиков, ни других компрометирующих его бумаг. Все письма от начальства он немедленно сжигал. Эти привычки позволяли штабс-капитану переходить из квартиры в квартиру налегке, без долгих сборов. Да и для агентов безопаснее, если их имена нигде не зафиксированы.
