Боб Хостетлер - Усыпальница
Рэнд сидел на краю своей кровати, а Трейси лежала на своей, свернувшись калачиком и обхватив руками подушку. Она отвернулась от отца, и Рэнд не знал, открыты ее глаза или закрыты. Несколько раз он пытался заговорить с ней, извиниться, объяснить, как волновался, как думал, что может потерять ее. Но Трейси не отвечала и даже не подавала виду, что слышит.
Рэнд жалел, что в номере нет мини-бара. Ему хотелось выпить. С тех самых пор, как он приехал в Тальпиот, Рэнд не пил ничего крепче газировки, а сейчас он бы напился как следует, чтобы забыть, какой он никудышный отец. Но у него не было такой возможности. Он не мог уйти из номера. Не мог работать. Приходилось сидеть, пока дочь осуждающе молчала.
Он и сидел. Слушал. Вспоминал.
Рэнд никогда не думал, что он хороший отец. Студент — да. Археолог — в полной мере. Иногда ему казалось, что он неплохой муж. Конечно, у него не было оснований так считать. Может быть, ему так казалось потому, что Джой была хорошей женой. Терпеливой, понимающей, всепрощающей. Но от ребенка такого терпения ждать не приходится. Малышке, которая только начала ходить, не объяснишь, почему папа отсутствует так долго. И нечего удивляться, что девушка не может простить отца, которого никогда не было рядом и который не знал, что сказать и что сделать, в те редкие минуты, когда они были вместе.
Но Трейси уже не ребенок. В следующем году ей исполнится двадцать. Может быть, уже поздно. Вполне возможно, она никогда не сможет его простить. Что, если он настолько все испортил, что уже не сможет стать таким отцом, какого заслуживает его дочь. А может, она все-таки дочь своей матери и у Рэнда есть еще один шанс? Но сохранилось ли в их отношениях хоть что-то, чтобы можно было начать все заново?
Рэнд опустил голову на грудь. Он не молился уже многие годы и даже не знал, можно ли назвать молитвой то, что он сейчас делает, но тихо попросил, даже не закрывая глаз: «Помоги мне, пожалуйста. Я не знаю, что делать. Не знаю, с чего начать. Даже не знаю, что это такое — быть отцом».
Разглядывая ковер в гостиничном номере, Рэнд задумался над тем, что сказал. И мысль приобрела четкость и законченность. Как будто не сама родилась в его мозгу, а кто-то подсказал ее. Рэнд чувствовал, что она пришла откуда-то извне. Неужели сам Бог ответил на его молитву?
И все-таки это Бог сказал ему: «Начинай прямо сейчас. Прямо здесь. Скажи Трейси то, что только что сказал мне».
86[51]
30 год от P. X.
Иерусалим, Храмовая гора
У Елеазара было лицо человека, готового совершить убийство.
— Этого человека нужно остановить! — прохрипел он сквозь зубы.
Каиафа отвел священника в сторону, под колоннаду, где праздничная толпа была не такой плотной. Он знал, что Елеазар говорит об Иешуа. Рабби из Назарета стал единственной темой разговоров на протяжении семи дней ежегодного Праздника кущей, Суккота. Второе название он получил от шатров из веток (кущей). Эти шатры, или палатки, устанавливали в садах, на крышах, площадях, вдоль городских стен и вокруг Храма. В них евреи жили семь дней праздника в память о тех сорока годах, что их предки провели в Синайской пустыне. Суккот был одним из трех праздников, когда каждый еврей, согласно Закону Моисееву, должен был совершить паломничество в Иерусалим.
Восьмой день, Шмини Ацерет, был главным в праздновании Суккота. После утренних жертвоприношений священник возглавлял шествие из храма к купальне Си-лоам, за городские стены. Там он наполнял водой из купальни золотой кувшин, а люди радостно кричали и пели. Затем процессия возвращалась в Храм через Водяные ворота — их стали так называть в честь этого ритуала. Троекратно звучал рог, священник всходил по ступеням, жертвовал на алтарь воду и вино, и кругом раздавались радостные возгласы и пение.
— Он осквернил подношение! — продолжал Елеазар. — Едва я сошел с алтаря, совершив возлияние воды, как в толпе прозвучал его голос: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой».
Закончив, Елеазар развел руками от возмущения.
— Да, знаю, — сказал Каиафа.
Он сам видел это. Иешуа стоял в Воротах Никанора, между Двором израильтян и Двором женщин, где собрались толпы молящихся.
— Они говорят, что он Мессия! — добавил Елеазар.
— Не все, — покачал головой Каиафа.
— Не станешь же ты говорить, что он не представляет никакой опасности!
— Нет, не стану. Не беспокойся об этом, Елеазар. Страже отдан приказ схватить его, как только представится подходящий случай. Незачем давать повод для мятежа.
Однако на следующий день, когда палатки убрали и толпы паломников начали редеть, рабби из Галилеи все еще не схватили. Каиафа вызвал начальника храмовой стражи в Зал тесаных камней. С ним были Елеазар и несколько фарисеев, в том числе Никодим. Начальник стражи пришел с четырьмя своими подчиненными.
— Ну? — спросил его Каиафа. — И где тот человек, которого вам приказано было схватить? Почему вы не привели его с собой?
Начальник храмовой стражи бросил гневный взгляд на своих спутников.
— Ваше превосходительство, — начал он, обращаясь к Каиафе, но не сводя глаз с подчиненных, — вот те люди, которым я приказал выполнить ваш приказ.
Стражи посмотрели на Каиафу, на своего начальника — и снова на Каиафу.
— Ваше превосходительство, мы пробовали… — нерешительно сказал один из них.
— Пробовали? — переспросил Каиафа. — Вы пробовали? Моя стража пробует сделать что-то? Или просто исполняет свои обязанности?
— Ваше превосходительство, — другой страж с опаской оглянулся на начальника, — нам было приказано схватить этого человека, когда рядом не будет толпы, а лучше совсем без свидетелей.
— Да, это так. И что же?
— Толпа постоянно окружает его. Не было ни малейшей возможности.
Каиафа всем своим видом выразил презрение.
— Ни малейшей возможности, — повторил он. — Вы думаете, я поверю, что этот человек никогда не остается один? Что толпа окружает его день и ночь?
— Но это так, — отвечал страж. — Никто не говорит таких слов, как он.
Молодой фарисей Савл вышел вперед.
— Он и вас одурачил? — с багровым от ярости лицом спросил он стража. — Скажи мне, хоть один из священников или фарисеев ему поверил? Или, может быть, члены Синедриона, властители народа нашего, стали его талмидим? Нет! Но чернь, толпа, ничего не знающая о Законе… Будь они прокляты!
