Нина Соротокина - Канцлер
А Мелитриса меж тем сидела у себя в комнате над присланной посылкой, которая состояла из одного дорожного ларца. В нем отец возил самые необходимые вещи: локоны в мешочке из парчи, один ее, другой маменьки… бедная маменька. Еще пара пистолетов. Чернильница походная — пустая, чернила высохли. Книга… сонеты англичанина по имени Шекспир и письма. Целая пачка писем от любимой дочери и друзей, наверное…
Мелитриса вынула все содержимое из ларца, нажала пальцами врастопыр нужные места в стенках, пружинка щелкнула, обнажив тайник в донце ларца. Там тоже лежали письма, посмотрела, два письма, денег не было, наверное, украли. Мелитриса закрыла тайник, положила все как было, поцеловала материнский локон и встала на колени, чтобы помолиться за души несчастных родителей ее. Слезы текли без усилий, сами собой:
— Помоги, Господи, прости нас. Господи, помилуй…
Шпиона поймали
Дверь распахнулась, и чья-то рука втолкнула в каюту человека в заячьей шапке. Он рухнул перед Корсаком на колени и замер в угодливой и жалкой позе, тем более странной, что, сложившись пополам, стал похож на кучу тряпья, такой грязной и мятой была его одежда.
— Шпиона поймал, — произнес, входя, унтер-лейтенант Почкин. — Вот падаль! Исцарапал меня всего!
— Где-то я его видел… — задумчиво проговорил Алексей. — Но где, убей Бог, не помню…
— Во сне ты его мог видеть, когда ужасы являлись, — с ненавистью заметил Почкин.
Дело происходило на фрегате «Св. Анна», который капитан Корсак с великой поспешностью провел из Кронштадта в Мемель. Главное, нужно было успеть до того, как лед скует весь Куршский залив, превратив его из моря в сушу… Сейчас была середина ноября — начало декабря, холод стоял собачий, в воде плавали куски льда, но основное было сделано. Русский фрегат пришел вовремя и привез нужный армии груз.
Унтер-лейтенант Почкин сел на корабль в последний момент по загадочному приказу. В представленной им бумаге просто рекомендовалось взять подателя сего на борт. Подписи было две, одна от иностранной коллегии СанктПетербурга, вторая от отделения тайной экспедиции в Риге. В Почкине все было подозрительно — и его чин, и повадки, и странное поведение, казалось, он следит за всей командой, да и сама его фамилия не внушала доверия, наверняка выдуманная. Но все время пути агент вел себя тихо, по прибытию в Мемель сразу сошел на берег, а теперь вот, спустя неделю, явился на борт с синяком под глазом, с грязными, окровавленными руками и с громким, резким голосом — у него словно изменился вдруг характер.
Тот, кого называли шпионом, тоже был изрядно помят. Только теперь Алексей увидел, что руки его связаны, а на одной ноге нет башмака.
— Он немец? — спросил Корсак нашего агента.
— Наш, паскуда… — Почему ты думаешь, что он шпион?
— А потому, что я эту рожу еще по Петербургу знаю. Еще там за ним следил, а он как в воду… Правда, адресочек оставил невзначай, — Почкин притворно вздохнул, сочувствуя невезучести пленного, — даже два адресочка: один — в Мемеле, другой — в Кенигсберге… Подожди, паскуда, Кенигсберг мы тоже возьмем!
Стоящий на коленях поежился.
— Что же это за адреса такие? — не удержался Алексей от вопроса.
— Бывший Торговый дом. Там этого красавца я и взял. А теперь, капитан, мне, стало быть, надо ваше содействие.
— Какое? — настороженно спросил Корсак. С юности он не любил все связанное с допросами, арестами и сыском. Служить Тайной канцелярии — все равно что в сточной канаве плавать, но, к сожалению, жизнь зачастую заставляла его идти этим помойным курсом.
— Дело весьма секретное… — отрывисто сказал Почкин. — Команда знать его не должна…
— Зачем же вы его сюда приволокли?!
— А куда я его приволоку? Вам хоть ничего не надо объяснять, сами понимаете. Это во-первых. А во-вторых, его надо обыскать.
— Вот от этого меня избавьте!
— Обыскивать буду я, — возвысил вдруг голос Почкин. — А вы будете при сем присутствовать, как бы понятой. И баста!
Почкин подошел к безмолвно стоящему на коленях шпиону, рывком поднял его на ноги. — Может, сам скажешь, куда шифровку дел? — он резко встряхнул шпиона, тот только замычал испуганно, но ничего не ответил.
У шпиона, мужчины лет сорока, была крайне неприметная внешность, и если не считать синяков и ссадин, удивительной голубизны глаза, Алексей, однако, мог с уверенностью сказать, что при его появлении в каюте этой небесной голубизны не было и в помине. «Экий хамелеон, — подумал Алексей. — А может, глаза у него голубеют сами собой в минуту страха или отчаяния?» Вспомнил! Алексей сам не ожидал от себя подобного, на той шхуне он так погано себя чувствовал, что все пассажиры были для него на одно лицо. Кроме той милой девушки. Интересно, как она?
Обыск длился долго. Почкин снимал с арестованного одежду, внимательно осматривал карманы, подкладку и швы, затем бросал ее в угол. Наконец шпион остался абсолютно голым, если не считать заячьей шапки. Потом и шапка была сорвана с головы, обследована самым внимательным образом и брошена в общую кучу, рядом с которой стоял одинокий сношенный башмак.
— Где второй башмак?
Шпион сделал неопределенный жест плечами, мол, шут его знает, мол, потерялся в пылу драмы, потом попросил плаксиво:
— Позвольте одеться?
Почкин зашипел ядовито ему в лицо, что если не найдет шифрованной бумаги, то, значит, он ее проглотил, и посему ему, Почкину, придется разрезать пленного на куски, чтобы исследовать желудок и прочее. Корсак заметил, что ногти на руках арестованного голубеют, словно ополоснутые синькой. Он еще не решил, скажет Почкину или нет о том, что встречался ранее с этим человеком. Он чувствовал перед ним некую ответственность, ведь не зря судьба столкнула их когда-то.
— Не пугайте вы его! — прикрикнул он на Почкина. — И пусть он оденется. Холодно же… да и унизительно! Как вам самому не противно?
В этот момент в дверь осторожно постучали, потом деликатно поцарапали. Это был характерный жест боцмана Петровича, которого вся команда за глаза звала Корч, что значит пень. В трезвости боцман был умным и даже деликатным человеком, по пьянке — свиреп и отвратителен. В течение рейса вся команда обычно следила, как бы боцман не нахлебался рому или прочего горячительного напитка.
— Войди, Петрович! — крикнул Корсак.
— Здесь вот — деталь потеряли. Матросики из воды его вытащили. А при вашем деле, как я понимаю, деталь эта может иметь решающее значение, — он деликатно поставил найденный башмак рядом с первым, на полу немедленно образовалась лужа. Почкин раздраженно кусал нижнюю губу: не хотят канальи тайну беречь!
