Белая роза - Маке Огюст

— Женщины такого происхождения созданы для того, чтобы сидеть в присутствии королей.

— Никогда! — с чувством воскликнула Кэтрин. — Никогда я не соглашусь на развод!

— Вы настолько безразличны к своей чести и так не уважаете ваш род? — спокойно произнес король. — Я в это не верю.

— Я не считаю, что этот брак обесчестил меня, — ответила Кэтрин. Ей хотелось сказать больше, назвать Ричарда герцогом Йоркским и королем Англии, но она решила, что может скомпрометировать мужа в глазах его соперника.

Генрих понял, что она щадит его самолюбие и поэтому подбирает слова. И он с настойчивостью в голосе произнес:

— Вы совершаете ошибку. Вступить в неравный брак по неведению — это большое несчастье. Но если упорствовать в своей ошибке, то это уже будет расцениваться, как преступление.

После этих слов ей стало ясно, что говорить придется начистоту. Кэтрин опустила голову, молитвенно сложила руки, и из ее глаз полились слезы, которые могли бы растопить мрамор.

— Ваше величество, — сказала она, — ваша мудрость велика. Вы читаете в моем сердце, словно это открытая книга. Вы сами знаете, кем я себя считаю. Если я ошибаюсь, пожалейте меня, но, если, на ваш взгляд, я совершаю преступление, причина которого для меня священна, не наказывайте меня.

— Вас!.. О, нет! — сказал король. — Только не вас!

— Но наказываете вы именно меня, — прошептала Кэтрин.

— Возможно ли это? — воскликнул Генрих, искусно сыграв удивление. — Вы любите этого?..

Он запнулся. Кэтрин даже покраснела от гордости.

— Этого Перкина Уорбека? — закончил фразу король.

— Не Уорбека я люблю, ваше величество, — заявила смелая девушка. — Вы вынуждаете меня возвращаться к этому вопросу. Но я не хочу его обсуждать, потому что уверена, что мой благородный супруг осудил бы меня за это.

Генрих поднялся и принялся тяжело мерить шагами зал. Он опустил голову, сложил руки за спиной и всем своим видом показывал, что либо пытается подавить гнев, либо его терзают тяжелые мысли.

— Надо раскрыть ей глаза, — пробормотал он вроде бы сам себе, но достаточно громко, чтобы его было слышно. — Если не я, то кто осмелится это сделать?

После этого он обратился к удивленной Кэтрин:

— Поверьте моей седой бороде. Я смотрю на вас, такую молодую, такую красивую, и чувствую, что начинаю относиться к вам, как к любимой дочери. Поверьте мне и уезжайте во Фландрию. Я не заинтересован в том, чтобы давать вам такой совет. Но поверьте мне и уезжайте.

— А… принц… что будет с ним?

Упоминание этого титула не вызвало у Генриха никакого раздражения. На его лице промелькнула тень улыбки, которая тут же исчезла.

— Забудьте этого человека, — сказал он, — если вы хотите, чтобы и мы его забыли, чтобы его забыли мои дворяне, мои солдаты, мой палач. Забудьте его, леди Кэтрин Гордон.

Она с трудом сдержала крик. Король приблизился к ней и с чувством сказал:

— Потому что этот человек самозванец и мошенник. Его преступления доказаны, сообщники покинули его, отринули и передали в руки моего правосудия, которое действует слишком медленно. Скоро я предъявлю доказательства европейским странам, и они потребуют, чтобы я объяснил, почему преступление остается безнаказанным.

— Те, кто его предал, — воскликнула Кэтрин, — это подлецы. Они ничего не знают о нем!

Генрих ничего не сказал в ответ. Он, молча, выдвинул ящик из инкрустированного слоновой костью секретера из эбенового дерева, который стоял рядом с его письменным столом. Из ящика он достал письмо герцогини Бургундской и вручил его Кэтрин. Она прочитала, глаза ее закатились, лицо побледнело, словно смерть махнула над ней своим крылом. Пальцы ее разжались, и письмо выпало из рук.

Генрих подхватил письмо и одновременно прикоснулся к ледяной руке Кэтрин.

— Теперь вы понимаете, почему вы вправе порвать с этим человеком. Судьба его предопределена, и дочь благородного графа Хантли не может разделить ее.

— Милорд! Милорд! — прошептала несчастная женщина и, не совладав с обрушившейся на нее болью, упала к его ногам. — Спасите его!.. Сохраните ему жизнь!.. Милорд, прошу вас именем вашей матери, не проливайте кровь того, кого я назвала своим супругом!

Кэтрин ясно поняла, что письмо герцогини равнозначно смертному приговору Ричарду. Она поняла, что пришло время, когда необходимо унизиться перед победителем.

— Я тоже страдаю, — сказал Генрих, — от того, что придется отправить на эшафот человека, преступника, которому была оказана честь вступить в брак с вами. Но как я могу уклониться от выполнения своей обязанности? Что скажет Англия? Будьте со мной честны, леди Кэтрин, поставьте себя на место королевы. Если бы вы были моей женой или дочерью, разве вы просили бы меня, чтобы я пощадил этого человека? Только что вы назвали себя герцогиней Йоркской. Значит, его вы считаете Ричардом, сыном Эдуарда, королем Англии! Если сегодня я пощажу его, то завтра все скажут: "Он и есть король!"

— Милорд, я не герцогиня Йоркская! Я несчастная женщина, и я умоляю вас, как христианина, как могущественного, единственного короля, единственного владыку, умоляю вас простить ваших врагов. Вы видите, я склоняю голову и признаю свои ошибки. Если захотите, я признаюсь в этом публично. Милорд, я готова просить об этой милости, стоя на ступенях Виндзора босой и с веревкой на шее.

— Но не вас я опасаюсь, — сказал Генрих, трепеща от радости. — Не вас, благородная Кэтрин. Вы-то, как раз, воплощаете собой порядочность, добродетель и честь.

— Он будет поступать, как я! — воскликнула Кэтрин. — Он сделает больше, чем я. Я поручаюсь за него!

— Это еще одна ваша иллюзия, дитя мое. Тот, о ком вы говорите, это закоренелый грешник, и он никогда не прислушается к доброму совету. Он порождение тщеславия и от тщеславия погибнет.

— Но если он узнает, как вы милостивы и великодушны…

— А разве он, дочь моя, не ощущает моего милосердия?

— Милорд, мне достаточно сказать два слова, и он уверится во всем. До сих пор его лишь ожесточали, ему угрожали, а он гордый человек!.. Если я поговорю с ним, если его глаза увидят свет правды, тогда рассеется дым обмана.

— Вы в это верите? — спросил король отеческим тоном.

— Я отвечаю за него! Я клянусь! Но ведь я могу обещать ему, что вы будете милостивы?

— Вам так хочется, чтобы я сохранил ему жизнь?

— Я хочу, чтобы вы вообще его помиловали! Как поступил бы сам Господь. Поступите, как Господь Бог, ведь вы Его наместник на земле!.. О, ваше величество, вы такой добрый великий король!

— Это дитя очаровало и покорило меня, — сказал Генрих VII и прикрыл рукой свои хищные глаза, сделав вид, что они наполнились слезами.

— Где он? — спросила Кэтрин, трясясь, словно в лихорадке.

— В монастыре Боули, в трех милях отсюда.

— Но эта обитель неприкосновенна! — неосторожно воскликнула Кэтрин.

— Вы так думаете? — отозвался король. — Значит, вы не сможете туда проникнуть?

Несчастная женщина содрогнулась. О какой неприкосновенности обители можно было говорить после письма герцогини?

— Я еду туда, милорд, — сказала она, целуя белые сухие руки короля, сделавшего вид, что пытается отнять их.

Генрих вызвал капеллана, написал письмо приору Боули, и вскоре уже несчастная женщина стучала в решетку священной обители.

"Что ж, — подумал король, — обе эти женщины были моими противниками. Одна из них мне сильно помогла, потому что желала гибели Ричарда. Посмотрим, не окажется ли еще полезнее та, что пытается его спасти".

Верные шотландцы спасли принца от смерти в аббатстве Бермондси и переправили его в обитель Боули. С этого дня начался мученический этап в жизни Ричарда.

Из сотни героических шотландских защитников в живых осталось только двое. Приор Боули не смог отказать им в убежище. Но как только Ричард и охранявшие его шотландцы появились в монастыре, приора начал неотступно преследовать страх, вызванный обрушившейся на него ответственностью и ненавистью короля, которую он навлек на себя, приютив в обители его врагов. Тем не менее, престиж обители и отношение к ней в народе побуждали приора мужественно сопротивляться попыткам Генриха заполучить поверженного врага. В результате он наотрез отказался выдать Ричарда королю-победителю.