Йоханнес Йенсен - Поход кимвров
Рука об руку вышли они оба в сад, на свет дневной. Дивный день, день их счастья! Рука об руку прошли они по саду в рощицу, где Кейрон поставил статую богини любви – благороднейший образец греческого искусства. Легкий фимиам закурился между лавровыми деревьями – Кейрон и Ведис вместе зажгли благовония на жертвеннике перед статуей богини и совершили возлияние вина на землю, оба одновременно охватив руками жертвенную чашу.
Какими неисповедимыми путями привела их друг к другу богиня любви! Как извилисты были эти пути, ведшие к их благу! Не утрать Ведис своей свободы, она бы никогда не встретилась с Кейроном и осталась бы на всю жизнь хранительницей огня, никогда не стала бы цельным человеком, женщиной, которой она станет теперь! А не будь Кейрон рабом на чужбине, он никогда бы не поднял глаз на недосягаемое и не сохранил свою мечту и сердце свое в одиночестве до тех пор, пока мечта не воплотилась в жизнь.
Но для той, для умершей, которой оба были обязаны жизнью, они в глубочайшем безмолвии и благоговении сплели венки и, не зная, как поступить лучше, пустили их по волнам Тибра, молча проводили их взглядами, пока венки не исчезли из виду.
Да, мраморные изваяния в саду будили у Ведис самое священное для нее воспоминание – образ мертвой матери с ледяными цветами на ланитах.
Растительность в саду, большие вечнозеленые кусты и деревья были как бы более счастливыми прародителями мелких и бледных вечнозеленых степных кустиков, веточками которых играла Ведис зимою в своем раннем детстве; от них пахло тем же скрытым внутри них огнем, и этот аромат диковинно связывал далекое ее детство на севере с счастьем, найденным ею в дальнем чужом южном краю.
Да, велико было это счастье. Ведис расцвела во всей своей свежей чудесно-радостной прелести, и Кейрон всегда смотрел на нее с пылким восторгом. И так пылки были его взгляды, что жгли ей лицо, и она, сама пылая, заслонялась от них рукой, как от слишком жгучего огня.
Утраченный любимый мир, схороненный в ее наглухо замкнутой тоскующей душе, тоска которой росла вместе с нею, – вновь вернулся к ней – детство в образе плода их любви: крохотный амур с темными кудрями, но с голубыми глазами. И отец не -замедлил вылепить очаровательного купидончика с воробьиными крылышками; это была сама жизнь, постоянно обновляющаяся, прилетающая из небытия, приносящая счастье, жизнь, повторяющаяся и отображаемая искусством.
Ведис пела своему первенцу колыбельную песню на своем варварском языке, которую пели, бывало, женщины кимвров, укачивая своих младенцев на овчине, подвешенной к ветвям дерева:
Зеленый мой дубок,
Расти, расти, сынок!
Качайте крошку, ветки,
А вы, певуньи-пташки,
Баюкайте его!
Земли родимый сок
В корнях твоих, дубок!
Качайте крошку, ветки,
А вы, певуньи-пташки,
Баюкайте его!
Впивай и солнца свет,
И снег – зимы привет!
Качайте крошку, ветки,
А вы, певуньи-пташки,
Баюкайте его!
Олень сорвет листок,
Не гневайся, дубок!
Качайте крошку, ветки,
А вы, певуньи-пташки,
Баюкайте его!
Высоким будет ствол,
Твой будет гость орел!
Качайте крошку, ветки,
А вы, певуньи-пташки,
Баюкайте его!
В твоих ветвях приют
И белочки найдут!
Качайте крошку, ветки,
А вы, певуньи-пташки,
Баюкайте его!
Сей щедро в землю плод, —
Кто щедр, тот не умрет!
Качайте крошку, ветки,
А вы, певуньи-пташки,
Баюкайте его!
Зеленый мой дубок,
Расти, расти, сынок!
Качайте крошку, ветки,
А вы, певуньи-пташки,
Баюкайте его!
Еще один амур влетел в сад, и его приняли с такой же радостью, и он тоже послужил моделью. Теперь у Ведис создался такой же мирок, в каком она жила с двумя братишками. Эти двое малюток тоже терлись возле нее и все хватали своими липко-сладкими ручонками, но эти двое были ее собственной плотью и кровью, она была их матерью, – новый мирок ее был еще богаче, милее ее сердцу, чем старый, утраченный. Оба мальчика были смуглые, с кудрями темными как ночь, но росли не в темной северной землянке, а в саду, под открытым небом, всегда на солнце.
И подобно тому, как памятные с детства слабые ароматы севера воскресли для нее в сильном запахе южных мирт и олеандров, так слилось в душе Ведис впечатление от больших южных деревьев в ее саду с глубоко схороненным в ней и почти забытым воспоминанием о священной роще, где она в детстве получала столь сильные впечатления.
Старые высокие священные деревья все еще как будто шумели над ее головой: ели и ясень с бившим из-под его корней ключом, священным ключом; вокруг него кайма охры, на нем – радужные отливы; воздушная зеленая крона дерева вся пронизана солнечными лучами, наполнена гуденьем пчел в течение короткого лета; дикая яблоня со священными, дарующими жизнь плодами; омела высоко на ветвях дуба, священнейшее растение, детище молнии, воспитываемое дубом, – все это и собственный пышный расцвет, – она сама была подобна растению, – слилось воедино с солнечным садом Кейрона, с Тибром и пчелами, также вылетавшими здесь из раскаленного лона полуденного солнца и жарко гудевшими, с колоннами портиков, с мрамором статуй, с картинами и музыкой, – все это образовало внешний и внутренний мир ее и тех, кого она любила.
Изваяв трагический образ Ведис, Кейрон задумал изобразить ее в другом виде, более светлом и высоком, но колебался – сделать ли ее Флорой[26] или Менадой[27], или Помоной[28], или Афродитой[29], или Деметрой[30], или Минервой[31], но в конце концов она послужила ему моделью для всех этих богинь и полубогинь.
Прежде всего он изобразил ее Помоной, зная, как она любит деревья и цветы; изваял юной лесной дикаркой, впервые видящей, проснувшись ото сна, мужчину и в горячем невинном порыве простирающей к нему руки.
И в образе Афродиты увековечил он ее прекрасные безупречные формы, поставил нетленный памятник просветленной одухотворенной наготе.
А сладкий жар ее крови, способный перейти в бурную жизнерадостность, он воплотил в статуе Менады в высоко подобранном хитоне, с волшебным жезлом в руках!
Но всего лучше удалась ему статуя Ведис в образе Флоры, рассыпающей цветы, олицетворяющей весну с ее благоуханными дарами, воздушной походкой, открытым взглядом и всей щедростью и беззаботностью новорожденной!..
Деметра – она же, но величаво-спокойная, пышная, отдыхающая, как спелая нива; матерински-щедрая и прекрасная, как земля, – плодородие и благодать лета.
И в образе колоссальной мраморной Минервы воздвиг он памятник светлому, прямому и здоровому разуму Ведис. Никогда не переставали его руки работать с глиной и резцом.
