Георг Борн - Анна Австрийская, или три мушкетера королевы. Том 2
— Что же случилось, любезнейший Девере?
— Королева только что вышла со всей свитой из своего флигеля, чтобы встретиться с его величеством в смежном зале.
— А! Благодарю вас! Так нужно идти в зал, чтобы присутствовать при этой торжественной минуте.
— Но в то же время, когда королева шла по галерее, на мосту раздался конский топот. Затем к подъезду подскакал какой-то всадник, оставил лошадь солдатам и бегом взбежал по лестнице.
— Кто это был?
— Я даю вам голову на отсечение, ваша эминенция, что это был мушкетер, виконт д'Альби.
— То есть как это? Разве вы не могли рассмотреть его поближе?
— Он шел гораздо быстрее меня, так что мне удалось разглядеть только то, что это был мушкетер.
— Во всяком случае это не мог быть виконт. Что же дальше?
— Он был в такой грязи и пыли, что вообще странно, как он осмелился явиться в таком виде в Лувр.
— Ого! Значит он, без сомнения, возвратился из какой-нибудь дальней поездки! — заметил Ришелье, заметно оживляясь.
— Должно полагать, что так, ваша эминенция, особенно судя по следам грязи на его платье.
— Куда же он прошел?
— Прямо в галерею, именно туда в эту же минуту входила и королева со своими дамами.
— Ну, и что же дальше?
— Королева так испугалась, что не могла устоять на ногах и обергофмейстерина должна была поддержать ее.
— Странно, чрезвычайно странно! Но чего же испугалась королева?
— Дамы говорят, что в прошедшую ночь королева видела очень дурной сон и подумала, что это был курьер из Мадрида.
— Ах! А отчего же не из Лондона! — насмешливо вставил Ришелье. — Ну, и что же сделал мушкетер?
— Он раскланялся перед королевой, а она приказала своей обергофмейстерине пойти и расспросить его, для чего он явился так неожиданно и странно.
— Комедия, комедия и комедия! Чем же все это кончилось?
— Донна Эстебания ушла с мушкетером, а королева с остальными дамами, не спеша направилась в зал. Обергофмейстерина говорила с мушкетером очень недолго, кажется, он только успел сунуть ей что-то в руку.
Ришелье вздрогнул. Глаза его засверкали.
— Вы не видели, что именно такое он ей передал? Разве вы не могли помешать им?
Капитан с удивлением смотрел на него.
— Да как же я мог бы это сделать, ваша эминенция? — спросил он.
— Что же такое дал мушкетер донне Эстебании?
— Они стояли так, что я не мог этого видеть!
— Проклятие! — прошептал кардинал, — кажется, никому при дворе не служат так дурно, как мне!
— Мне только показалось, что когда обергофмейстерина шла, чтобы догнать королеву, у нее было что-то в руках, чего я прежде не заметил.
— Да что же это такое было?! Ящик?
— Да, что-то похожее на ящик. Оно было зашито в красный сафьян.
— Это просто невозможно! Да нет, нет, этого и быть не может! — вскричал кардинал, выходя из себя. — Что, если Рубенс сделал второй портрет и мушкетер привез его как раз вовремя! Тогда, впрочем, мне ничего не стоит доказать, что это не больше чем подделка. Благодарю вас, любезнейший Девере.
Капитан откланялся и ушел.
Ришелье с тем же торжествующим выражением лица и приятной улыбкой направился в смежный зал.
Министры и сановники последовали за ним толпой.
Трубы возвещали приближение короля и королевы.
Пажи Людовика и Анны одновременно показались из двух противоположных галерей и остановились у входов.
Ришелье и министры стали поближе, чтобы быть свидетелями встречи супругов и первыми раскланяться с королем и королевой.
Королева должна была говорить первой.
Анна была поразительно хороша в этот вечер. На ее прекрасном бледном лице и в слегка покрасневших глазах было обычное выражение тайного горя. Но на этот раз, в ту минуту, когда она подходила к королю, во всем существе ее светилась какая-то радость.
Ришелье с затаенным дыханием следил за каждым движением королевы. Он видел, как она поклонилась королю, как обергофмейстерина передала ей футляр, видел все это, но не хотел все-таки верить, что планы его рушатся, что в руках королевы был настоящий, первый портрет!
— Сердечно приветствую приход ваш! — проговорил король, подходя к Анне и целуя ее руку, — отпразднуем этот вечер вместе, среди наших гостей.
— Прежде всего, ваше величество, позвольте мне выразить вам мои поздравления и пожелания всякого счастья, — начала Анна тихим, слегка дрожащим голосом.
— Вы взволнованны, Анна! Мне слышатся слезы в ваших словах, — проговорил Людовик вполголоса и нежно привлек к себе жену. — Будьте же тверже! Я искренне верю словам вашего привета.
— Позвольте же мне присоединить к ним хотя бы ничтожный знак их искренности, — продолжала Анна, овладевая собою и доставая из красного чехла роскошный футляр, — вот портрет, готовившийся в тайне от вас, но, узы, о нем дрянные слуги заранее предупредили вас.
Анна Австрийская произнесла последние слова так громко и с такой выразительной интонацией, что Ришелье невольно побледнел.
Король взял футляр из рук жены.
Ришелье впился в него пристальным взглядом. Он был поразительно похож на тот, который Габриэль де Марвилье недавно увезла в Лондон.
— Поверьте мне, что я, тем не менее,, глубоко тронут вашим нежным подарком. Я должен признаться, что ждал его с невыразимым нетерпением, и для меня он составляет венец сегодняшнего дня.
— Трудно передать вам, государь, до чего я обрадована вашими словами. И да ниспошлет небо конец всем интригам, до сих пор отравлявшим всю мою жизнь и портившим наши отношения. Я тоже должна сделать вам одно признание: я устала и мечтаю о мире.
— Я сам горю тем же желанием, Анна! Ах, это портрет ваш! Как он поразительно похож! Как мастерски исполнен! Вы не могли придумать для меня более приятного подарка!
Людовик оглянулся вокруг и остановил взгляд на кардинале, по-видимому, очень удивленном и недовольном. Король вынул портрет из ящика.
— Посмотрите, ваша эминенция, — разве я не прав, говоря, что это поистине мастерская работа! — обратился он к Ришелье, подошедшему в этот момент, чтобы окончательно убедиться в правильности мысли, приводившей его в ужас.
— Да, ваше величество, лучше этого портрета может быть разве только сама действительность, — почти дрожа от бешенства, польстил Ришелье, принимая из рук короля роковой портрет.
Он стал пристально рассматривать его, — кисть принадлежала несомненно Рубенсу, бриллианты на рамке были расположены точно так же.
Хотя это было и не совсем вежливо, но Ришелье не мог удержаться от того, чтобы не повернуть портрет и не взглянуть на его обратную сторону.
На золотой пластинке совершенно четко виднелась буква «А», вырезанная его бриллиантовым кольцом.
