Последняя из древних - Кэмерон Клэр
Возвращение в лагерь было трудным и медленным, и буря была уже на подходе. Снег посыпался крупными хлопьями. От мысли, что Струк остался где-то на холоде, в груди Дочери образовался черный провал, ведь в лагерь он не вернулся. Там ее встретили только тучи, такие низкие, что почти задевали землю. Пока хижина не закончена, ей нужно более безопасное убежище. Вещь, жизненно необходимая, чтобы выжить в бурю, – большая шкура, прикрывающая верх, – пропала из хижины сестры. У нее была только тонкая летняя шкура, которую она принесла с рыбалки. Приподняв губу, она почувствовала сильное давление воздуха на десны. Буря разразится к концу дня и будет сильной. Землю покрывал только первый слой снега, этого мало, чтобы построить снежную пещеру. Она нашла дерево, глубоко вросшее в склон. Под корнями начиналась нора. Как будто медведь начал там рыть берлогу. Она нашла плоский камень размером с две ладони и начала выскребать грунт.
Вскоре она расширила нору настолько, что там поместились бы и она сама со своим большим животом, и Струк, и Дикий Кот. Она работала усердно и быстро, в надежде что мальчик появится вовремя, чтобы укрыться от бури. Дочь вырыла боковую пещерку для жировой лампы и еще одну – для хранения пищи и воды. Она выстлала нору мехом и шкурой, чтобы Струку было удобнее. Землю у входа она выложила снизу плоскими камнями, чтобы края не осыпались. Рваную шкуру из хижины старшей сестры она повесила над норой как дверь.
Весь день Дочь то и дело прерывала работу и осматривалась в поисках Струка, иногда залезая на дерево, чтобы понять, не шевелится ли кто-нибудь в ветвях. Далеко на равнине виднелось стадо каких-то животных. Их вибрации легко проникали сквозь деревья, но это не удивляло ее, учитывая это время года. Олени и карибу, бродившие по равнинам, съев всю траву, начинали кочевать и на зиму уходили под защиту нижних лесов под горой. Здесь не было узких лощин, как на земле семьи, и у нее не было шансов поймать их в одиночку.
Закончив с норой, она забралась в нее и стала ждать. Струка не было, но началась буря, притом свирепая. Дочь несколько раз выходила наружу посмотреть, нет ли на снегу следов Струка. Ветер сбивал с ног, лед хлестал по лицу, но следов на склоне не было. Наконец, когда туман заволок нору и снег толстым слоем лег на землю, она вернулась в убежище одна. Дикий Кот тоже забрался в пещеру, и она задвинула двойную шкуру, закрывавшую узкий вход. Нора была достаточно высока, чтобы сесть и даже вытянуться во весь рост, но большую часть времени она проводила лежа на боку. Она надеялась, что буря прекратится и наступит оттепель. Иногда так случалось, и у семьи было больше времени, чтобы подготовиться к зимовке.
Но пока раннее дыхание холода было сильным и жестким. Дочь прижалась к Дикому Коту, чтобы согреться. Когда дела закончились, ее разум вернулся к воспоминаниям о зимней спячке и семье. Она вспомнила, как лежала в клубке тел, нога свисает с чьего-то бедра, рука на спине, теплое дыхание другого тела на коже шеи. Она вспомнила, каково это – быть единым целым с бьющимися сердцами, слушающими ушами и смотрящими глазами. Это согревало ее кровь. Вот почему ее тело осталось жить. А теперь ничего этого нет. Тепло.
25
Зима напомнила девушке вой волчьей стаи. Когда она выглянула из норы, земля превратилась во что-то новое. Она лежала в белой накидке и рычала. Снаружи ничего не двигалось, кроме снега и ветра. Во время таких сильных бурь все звери прятались подальше. Они затаивались в норах и гнездах, пытаясь сохранить свой жир. Он был нужен, чтобы поддерживать тепло тела и биение сердца. Если зверь осмелится ходить, весь его жир быстро истощится. Если Дочь выйдет из норы, она окажется до самых бедер в мягком порошке. Чтобы передвигаться, потребуется гораздо больше жира, чем можно сейчас получить.
Когда Дочь была с семьей, ей иногда даже нравились бури. Тело могло обняться с остальными и отдохнуть. Звери, которые жили в долине, поступали так же. Барсуки забирались глубоко в норы. Рыжие белки – в дупла деревьев. У медведей были добротные берлоги вроде той, в которой сейчас лежала Дочь. Леопарды и пещерные львы тоже куда-то забивались. Это было тихое время. Время перемирия.
То и дело Дочь выглядывала наружу – не появился ли Струк, – но она знала, что его там нет. Время шло, бури следовали одна за другой, и ни один зверь не вылез бы из укрытия. Струк не смог бы передвигаться по глубокому снегу. Даже ее надежда увидеть его теперь угасла, и Дочь тревожило, что временами она ничего не чувствует. Ни мягкой лапы Дикого Кота на щеке, ни тяжести на своем тонком бедре, когда она придавливала его собственным весом, ни холода на коже руки, когда она поднимала шкуру, чтобы осмотреть окрестности. То, что ее тело стало бесчувственным, означало, что ей безразлично, чем могут закончиться все ее старания. Дни и ночи сливались в темное медленное зимнее время, но она не могла впасть в окончательную спячку. Ребенок внутри толкался и заставлял ее бодрствовать. С каждым днем она чувствовала все большую усталость.
Когда она вставала, чтобы опорожнить кишечник, снег и холодный воздух врывались в нору. Ей приходилось зажигать жировую лампу, чтобы обсушиться и снова прогреть воздух. Она обнаружила, что постоянно хватается за свой запас сушеного мяса.
Дочь потеряла счет времени, казалось, что она уже ждала целую вечность, когда вдруг ее бок разорвала первая трещина боли. Сначала она подумала, что это не боль, а дрожь горы, возможно, проснувшейся после многих лет глубокого сна. Она открыла глаза и ждала, что сейчас в глубине загрохочет, а воздух наполнится запахом дыма, вырвавшегося из земли. Задолго до рождения Дочери солнце спрятало свою силу глубоко в горах. Когда гора просыпалась, она тряслась, чтобы снова начать двигаться. Это называлось извержением, и Дочь знала об этом только из теневых историй Большой Матери. Тени, отбрасываемые ее пальцами, лизали каменные стены пещеры, изображая языки пламени и горящую плоть извивающегося, истерзанного тела.
Но дрожь пришла не с горы. Она исходила из живота Дочери, за который она схватилась. После одного толчка дрожь прекратилась. Дочь похлопала себя по животу, и ребенок, казалось, перевернулся и снова уснул. Она почувствовала облегчение, хотя и знала, что именно ее вскорости ждет.
Снаружи снова бушевала и выла буря. Снег продолжал скапливаться вокруг дверного клапана: наступала самая беспросветная часть зимы. По крайней мере, он поможет сохранить тепло. Она перевернулась и притянула к себе Дикого Кота. Они постепенно доедали запасы еды. Кот сделался совсем маленьким и худым, и она завернула его в шкуры, чтобы он не замерз, хотя кошкам это не положено. В предыдущие зимы он, как медведь, согревался сам. Кот почувствовал, как она пошевелилась, и придвинулся, уткнувшись в нее носом. Он был мягким, и она тихонько напевала, прижавшись щекой к его животу.
Они были малоподвижны и неторопливы. Дочь зажгла жировую лампу и смотрела на движение теней по краю норы. Чадящая лампа замерцала, и она представила, будто Струк с ними. Она рассказывала ему истории, ее пальцы отбрасывали тени. Он вырастет самым сильным на земле, несмотря даже на свои узловатые коленки. Он будет рычать так громко, что распугает всех больших кошек. Его копье будет пронзать грудь зверям. Он будет бесстрашен, и все Большие Матери будут приглашать его к их очагам. Он будет даже прекраснее, чем Сын, – с более крупными мышцами, блестящими волосами и мудрыми глазами, скрытыми подо лбом.
Она приподнялась на локте и хотела посмотреть на свою ракушку, но вспомнила, что та осталась на шее у Струка. Вместо раковины она приложила к уху ладонь. Толку от этого было мало, но ведь можно воспользоваться воображением. Внутри сложенной ладони она слышала что-то вроде шума моря. В ее волосах был песок, а кожа чесалась от соли. Волна с гулом упала на берег. Вдали прыгали и ныряли большие океанские рыбы. Их хвосты были широкими, как деревья, а спины вздымались над поверхностью воды, как горные гряды. В раковине ее ладони была новая земля.
