Амеде Ашар - В огонь и в воду
Принцессе показалось, что занавеска алькова колыхнулась, как будто невидимая рука готовилась приподнять ее.
— Клянусь! — сказала она решительно.
— Я ухожу, — произнес офицер, кланяясь.
Теперь принцесса сама подошла к нему:
— Как вас зовут? Я хочу знать, по крайней мере, кого должна благодарить за такой деликатный поступок.
— Мое имя совершенно неизвестно; меня зовут Лоредон.
Он низко поклонился принцессе, подал знак своим людям идти за ним и медленно вышел. Принцесса и Хлоя бросились к дверям, через которые вышел поручик, и стали прислушиваться к шуму удалявшихся шагов, сначала в передней, потом на лестнице. Убедившись в том, что всякая опасность миновала, обе глубоко вздохнули.
— Ах! — сказала Хлоя. — Я до сих пор дрожу. Я думала, что упаду, когда этот проклятый человек объявил, что станет осматривать весь дом!
— Без тебя он пропал бы!.. Ах! Я тебя никогда уже не отпущу, и выходи замуж за кого хочешь!..
Как только Леонора отворила дверь, из передней послышался шум голосов.
— Что там еще? — спросила принцесса, между тем как Хлоя целовала ей руки. — Кажется, опасности больше нет, а мне очень страшно! Пойди посмотри, не задержало ли там что-нибудь этого офицера… Если бы они схватили графа де Монтестрюка, я бы не пережила этого, понимаешь?
Хлоя быстро ушла. Оставшись одна, принцесса побежала в комнату, где прятался Гуго. Он раздвинул занавески, за которыми скрывался.
— Спасен! Спасен! — воскликнула Леонора.
Слезы ручьем текли по ее лицу.
— Признайтесь, вы хотели выйти, когда они попросили меня поклясться, что я никого не видела?
— Да, я даже вынул было шпагу! Они бы не взяли меня живым! Подвергать вас необходимости лгать, вас — и из-за меня!.. О! Эта мысль приводит меня в отчаяние!
— А мне что за дело? И как плохо вы меня знаете! Я бы поклялась сто, тысячу раз во всем, чего бы ни потребовали, на Евангелии, на распятии… не бледнея!.. Я ни перед чем бы не отступила, чтобы только вырвать вас у смерти!..
В порыве страсти принцесса не помнила себя; глаза ее сверкали, восторг сиял в улыбке.
— Эта странная речь вас удивляет, — продолжала она, — и вы спрашиваете себя, быть может, отчего во мне столько усердия и столько огня?
— Да, отчего? — спросил Гуго, не сводя с нее глаз.
Она схватила его за руку и увлекла в большую комнату перед спальней; при ярком огне свечей, освещавших ее прекрасное лицо, бледная, взволнованная, подавленная страстью, она сказала ему дрожащим голосом:
— Помните ли вы, как однажды вечером в замке в окрестностях Блуа, почти в ту самую минуту, как ваша очарованная молодость готова была заговорить языком страсти с другой женщиной, вы вдруг почувствовали в темной галерее горячее дыхание уст, встретившихся с вашими?
— Как! Этот поцелуй?..
— Я подарила его вам… и вы хотели схватить меня, но я убежала.
— Вы! Вы!.. Это были вы?
— Да, я! Ах!.. Я почувствовала, что этот поцелуй связал меня с вами навеки…
Ослепленный, очарованный, Гуго смотрел на это милое лицо, сиявшее огнем страсти. Зеленые глаза Леоноры сверкали. Он открыл рот, чтобы заговорить; она коснулась рукой его губ и произнесла:
— Ах! Не нужно портить эту чудную минуту изъявлениями благодарности! Я действую из одного эгоизма. Что вы сделали, чтобы внушить мне такую любовь? Ничего. Я полюбила вас с первой минуты, как увидела, сама того не зная; я думала, что это просто симпатия к вашей молодости и к вашей храбрости, потом любовь заговорила во мне вдруг, внезапно… Я вся принадлежу вам. Я жила мыслью об вас, а между тем знаю, что вы мечтаете не обо мне!
Печаль разлилась по лицу ее, огонь потух в глазах.
— Ах я безумная! — проговорила она.
Две слезы выкатились из ее глаз; она собралась было уйти, но он удержал ее.
— За такую преданность можно заплатить, только пожертвовав целой жизнью!.. — воскликнул он. — Но чем она выше, беззаветнее, тем больше честь моя требует, чтобы я не употребил эту преданность во зло… Нет! Нет! Я не могу принять от вас приюта, не подвергая вас, быть может, таким же точно опасностям, какие грозят мне самому…
— Да, понимаю, — ответила принцесса с грустью. — Вам уж тяжело быть мне чем-нибудь обязанным! Вы не можете, вы не хотите быть мне благодарным, чтобы не похитить эту благодарность у другой! Вы хотите уйти от меня, уйти из этого дома, где мы с вами снова встретились! Уверьтесь, однако, прежде, возможно ли это.
Леонора взяла его за руку и через целый ряд темных комнат привела в кабинет с одним окном, выходившим на главный фасад отеля. Она подняла занавеску, и Гуго выглянул наружу. У столбика спал тряпичник, положив голову на свою корзинку, а в нескольких шагах от проезда ходили взад-вперед два солдата из дозора.
Затем они вошли в ту галерею, где уже был Гуго, и по маленькой внутренней лестнице поднялись в башенку на углу особняка, откуда из слухового окна видна была вся улица, вдоль которой тянулась стена сада. Двое часовых ходили по ней с ружьями на плече.
— Поручик Лоредан отказался от осмотра особняка, — прибавила принцесса Мамиани, — но не от надзора за ним. Попробуйте перепрыгнуть через эту стену! Разве вы хотите, чтобы та пуля, которая попадет в вас, поразила и меня в самое сердце, скажите?
— Что же делать? — воскликнул он.
— Идти за мной! Слушаться меня! — ответила принцесса.
Она склонилась к нему, прижавшись к его груди, как будто уже чувствовала рану, о которой говорила, и увлекла Гуго в ту комнату, где он еще недавно скрывался. Ее страсть передалась ему, и, нагнувшись к пылающему лицу принцессы, он произнес:
— Я остаюсь!
XX
Старое знакомство
Невозможно было, однако же, чтобы граф де Монтестрюк и принцесса Мамиани не одумались с рассветом. Гуго понимал, что его присутствие у принцессы рано или поздно откроется. Леонора ручалась, правда, за молчание Хлои, но оставаться долее значило компрометировать ее напрасно. Ничего не делать, скрываться — это значит почти признать себя виновным; но графа больше всего заботило положение самой принцессы, так великодушно предложившей ему приют у себя в доме.
Леонора видела отражение всех этих мыслей на его лице, как видна бывает тень от облака на прозрачном озере.
— Вы опять думаете меня покинуть, не правда ли? — спросила она.
— Да. Прежде всего вас самих я не имею права вмешивать в такое дело, в котором я смутно чувствую что-то недоброе. Я слишком вам обязан, и мне просто невыносима мысль, что у вас из-за меня могут возникнуть какие-нибудь неприятности… Потом мои два служителя, всегда готовые рисковать жизнью для моей защиты… я совсем потерял их из виду; где они теперь?
